и доказательств, никаких интеллектуальных искушений, никакой «научной критики» или «последних достижений науки», которых так опасается православное сознание, прикрывая этим страхом какой-то собственный изъян, какую-то вечную неправду, которая медленно разъедает церковную плоть, делая ее легкой добычей властвующей над ней безумной жизни, превращающей истину в ложь, а Бога в третьеразрядного фокусника.
В Боге нет никакой сложности, – учили многие мистики.
Думаю, что вера отца Нестора знала это не понаслышке.
Его Бог говорил простые и понятные слова, сомневаться в которых было бы так же нелепо, как сомневаться в собственном дыхании.
И если бы я не боялся быть неправильно понятым, то сказал бы, что вера отца Нестора, эта чистая, ничем не скованная и никому ничего не должная вера, была подобна объяснению в любви.
И Небеса, похоже, отвечали ему взаимностью.
Однажды он рассказал мне, не делая из этого большого секрета, какую власть имеет иногда над ним Иисусова молитва, которую он давно и успешно практиковал. Читая ее в храме, он чувствовал, как жар благодати разливается у него в груди и становится все жарче и жарче, так что иногда, когда жар становился уже невыносим, он просил Господа уменьшить его, и Тот немного отпускал его, делая жар благодати вполне терпимым.
Как-то раз ему стало интересно – оттого ли приходит этот благодатный жар, что он читает слова Иисусовой молитвы, или его приход не зависит от слов и приходит сам, когда вздумается. Подумав так, он перестал молиться и стал считать – «раз», «два», «три», «четыре», «пять» – и вдруг почувствовал, что жар в груди стал стихать. Тогда, устыдившись своей глупой проверки, он сказал: «Прости, Господи, за мое неразумное поведение и эту нелепую проверку», – и благодать вернулась.
Его духовником бы отец Николай с Залита, к которому он довольно часто ездил, но почти никогда об этом не рассказывал. Впрочем, две истории про отца Николая он все-таки рассказал. Одна история про то, как он видел отца Николая, стремительно проносящегося через всю келию, не касающегося пола, а вторую – о том, как он ехал к старцу и вдруг увидел лежащий в стороне полиэтиленовый пакет. Пакет был чистый, почти новый, но отец Нестор подумал: «Зачем он мне?» и оставил пакет валяться на земле. Когда же он пришел к отцу Николаю, то первое, что он услышал от старца, были слова: «Насушил тебе грибов, вот только не знаю теперь, куда их положить. Пакета-то у меня нету». И лукаво улыбаясь, посмотрел на отца Нестора. «Вот так он учил меня обращаться даже с не совсем хорошими вещами. А я с тех пор перестал выбрасывать ненужные вещи, которые рано или поздно кому-нибудь все равно оказывались нужны».
О себе и своем воцерковлении он рассказывал тоже неохотно и совсем немного. Из этих рассказов я помню только один, относящийся к тому времени, когда будущий отец Нестор еще учился, кажется, в Петербургской Академии.
История эта рассказывала, как однажды Нестор стоял у окна возле мольберта и рисовал. Был вечер, и уже становилось темно. И вдруг он почувствовал сильный страх, который скоро перерос в ужас. «Мне казалось, – рассказывал Нестор, – что какая-то фигура возникла у меня за спиной, кошмарная фигура, которая с каждым мгновением становилась все больше, все ужасней и наконец обрела такие страшные формы, которых я никогда не видел прежде. Я боялся повернуться, чтобы убедиться, что все это мне кажется, но что-то не пускало меня. Наконец, я понял, что этот кошмар сейчас убьет меня, и тогда я вспомнил, что в кресле, возле шкафа, лежит мое Евангелие, и тогда я не раздумывая бросился туда, повторяя: – Здесь спасение! Здесь, спасение!.. А потом я увидел, что никакого чудовища больше нет, а Евангелие открыто на Нагорной проповеди».
30. Отец Нестор. Возвращаясь к вопросу о самовольном оставлении монастыря
Истории ухода из монастыря отца Нестора мы уже касались выше. Тем не менее, я полагаю, что было бы совсем не лишним напомнить эту историю еще раз, тем более что в нашем распоряжении находится несколько иной вариант этой истории, позволяющий нам лучше понять, чем руководствовался отец Нестор, покидая самостоятельно, без благословения, монастырские стены и нарушая тем самым одно из главных правил монастырского общежития.
Жительство отца Нестора в стенах нашего монастырька окончилось поздним осенним вечером, когда живущие в административном корпусе монахи были разбужены страшными криками, которые издавал, не стесняя себя, отец Нектарий. Один монах слышал, проснувшись, как, несмотря на поздний час, кричал отец наместник страшным голосом на отца Нестора, так что крик этот, как рассказывали, был слышен даже в братском корпусе.
– Ты! – кричал наместник, и голос его срывался на визг. – Ты! Пишешь на меня Евсевию! Да я тебе в порошок сотру… Мне Евсевий не указ!
Чей-то тихий голос пытался, похоже, ответить, но вынужден был умолкнуть, заглушенный новой порцией визга и ора.
– Ты думаешь, я не знаю! – продолжал бушевать наместник, наводя страх на всех, кто мог его слышать в этот поздний час. – Да ты еще подумать не успел, как я уже все знаю, про все твои сраные жалобы!
Тихий голос вновь что-то пытался ответить и, конечно, опять неудачно.
– Мерзавец! – гремел наместник. – Сволочь поганая!.. Видишь ли, ему наши порядки не нравятся! Да если бы не я, ты бы гнил сейчас в своем вонючем Ленинакане и помалкивал бы себе в тряпочку!
Тут в разговор вступил еще один негромкий голос, который вдруг быстро заговорил и даже попытался что-то такое выкрикнуть, но что именно – разобрать было совершенно невозможно, тем более под крики отца игумена, который то ревел, словно бык, то визжал, напоминая монастырского хряка, которого откармливал на ферме отец Александр, а то и, похоже, топал ногам, так что дрожала люстра и ходуном ходил под ногами пол.
– Да пиши хоть в Синод! – кричал игумен так, что звенела в шкафу посуда. – Хоть патриарху!
Затем раздался звук разбитого стекла и невнятный шум, похожий на обмен ударами на ринге, после чего раздался чей-то жалобный крик и все стихло.
Спустя полчаса машина скорой помощи увезла в больницу со сломанным носом келейника Маркелла, который все это время вел себя крайне мужественно и подробно объяснял всем желающим, что упал с лестницы, зацепившись ногой за ковер. Хоть время было позднее, но сам отец наместник проводил раненого до машины и три раза благословил его, напутствуя словами: «Терпи теперь» и «Не надо было наместника изводить». Был он непривычно бледен и, кажется, хотел сказать что-то более существенное, но, к сожалению, так ничего путного и не сказал.
Утром следующего дня вся братия передавала историю ночного побоища и с ужасом рассматривала кровавую дорожку, которая тянулась от монастырских ворот до