платке.
«Истинная правда, великий грешник», – согласился отец Фалафель, вспоминая закусочную у гостиницы, аппетитную куриную ножку и сто грамм в запотевшем холодном стаканчике, от которого разлетались, как клочья тумана, все невзгоды, печали и огорчения.
Вспомнив это, он, впрочем, немедленно пожалел себя и сказал:
«Но почему? Почему?»
«А ты будто сам не знаешь, почему, – отвечала Женщина все тем же ласковым, весенним голосом. – Вот по этому самому и есть. Пьешь, как сивый мерин, уже здоровье все пропил, а никак не остановишься. Стыдно, Кораблев».
«Стыдно, матушка, ей-Богу, стыдно, – покорно согласился отец Фалафель. – Потому и говорю, великий я грешник и больше никто… Но кто в этом виноват? Вот ведь какой вопрос, между прочим».
«Неужели не ты? – сказала Женщина и снова засмеялась. Словно серебряные колокольчики прозвенели над головой Фалафеля.
«Видит Бог, – сказал тот, прижимая к груди. – Если бы не раскол, разве я бы осмелился?»
«Какой там еще раскол, Господи? – сказала Женщина и покачала головой. – Совсем ты, Кораблев, изоврался, как я посмотрю. Ты бы все-таки врал бы, да не завирался. А то ведь можно и мимо остановки проехать».
«Видит Бог, – сказал отец Фалафель, прикладывая сжатые кулаки к груди. – Видит Бог, что я тут совершенно не при чем, а во всем виноват отец Иов, чтобы ему пусто было…»
«Неужели? – сказала Женщина, стараясь скрыть усмешку. – И чем же это отец Иов тебе не угодил?»
«Да всем, – сказал Фалафель, которому, видимо, приспичило обличить отца Иова всеми мыслимыми и немыслимыми способами. – А кто мне, по-вашему, подсунул эту книжечку-то про раскол?.. Вот Иов и подсунул. А там, между прочим, написано, что за время борьбы с расколом в срубах сгорело не меньше миллиона человек. Вот прочитаешь такое да и напьешься с горя… А кто виноват?.. Иов и виноват. Зачем такую книжку подсунул, спрашивается?»
«Подсунул, значит», – сказала Заступница.
«Натурально подсунул, – подтвердил отец Фалафель. – Его работа».
«Эх, Кораблев, Кораблев, – вздохнула Женщина. – Ну, что с тобой делать, с таким?.. Просто ума не приложу».
От того, что Богородица второй его назвала его фамилию, отец Фалафель чуть было не расплакался. В горле стоял горький спазм.
«Истинно говорю, – сказал он, сглотнув слюну. – Что ж я, не понимаю?»
И помолчав немного, добавил с некоторым сожалением:
«Конечно, если смотреть в корень, то я, конечно, тоже не сахар. Признаю. Мог бы, между прочим, хотя бы немного подумать да поостеречься».
Слова, которые он говорил, были пустые, ненужные, лишние, но ничего другого на язык отцу Фалафелю почему-то не шло.
«Значит, раскол, говоришь? – сказала Женщина, по-прежнему оставаясь в тени. – А может, французская революция виновата, Кораблев?»
«Боже упаси, – отец Фалафель развел руками. – Зачем нам французская революция, матушка?»
«За тем же, зачем и раскол, – сказала Женщина. – Чтобы ничего не делать и только языком без умолку трещать, как сорока».
«Понимаю», – сказал отец Фалафель и добавил не очень уверенно:
«Это, пожалуй, следовало бы, наверно, обмозговать, мне кажется».
«Вот и обмозгуй на досуге, – сказала Женщина. – Только, сделай милость, не в этом своем кафе, пожалуйста».
«Само собой, – сказал отец Фалафель, вспомнив вдруг полумрак кафешки и аппетитную куриную ножку, рядом с которой стоял запотевший стаканчик, и от него шел такой умопомрачительный запах, что отец Фалафель невольно сглотнул слюну и мелко перекрестился. Затем, помолчав немного, спросил:
«Выходит, это что же получается? Что отец Иов тут совершенно ни при чем, что ли?»
«Да что же это ты все «Иов» да «Иов» в самом деле!.. О свой жизни лучше подумай, пока еще не поздно».
«Думал, думал, матушка, – сказал отец Фалафель и для убедительности громко постучал себе по лбу костяшками пальцев. – Только что же тут можно надумать, Заступница, когда не знаешь ответа на главный вопрос?»
«На какой еще такой вопрос, Кораблев? – подозрительно сказала Женщина, и в голосе ее послышалось беспокойство.
«А на такой, который спрашивает: правильно ли я понимаю, что прекрасное, оно и в Царствии Небесном прекрасно? И если прекрасное рождается здесь, на земле, то оно найдет себе место и в Царстве Небесном? И наоборот».
«А то, – сказала Женщина и в голосе ее прозвучала даже некоторая снисходительность и облегчение. – Будто ты сам, Кораблев, не знаешь?.. Зачем тогда и огород-то было бы городить, раз тут одно, а в Царствии Небесном другое?»
«Вот и я так думаю», – сказал отец Фалафель и весело рассмеялся.
«Зачем же ты спрашиваешь, если знаешь?» – поинтересовалась Женщина.
«А затем, чтобы в вере утвердиться, – сказал Фалафель, удивляясь, что его собеседница не знает такие простые вещи. – Потому что иной раз думаешь так, а иной раз совсем по-другому. А иной такие сомнения гложут, что хоть на стенку лезь».
«Попроще надо быть, Кораблев, – сказала Женщина и усмехнулась. – Попроще быть и скоромное в пост не вкушать. Глядишь, может, и полегчает».
«Виноват», – сказал отец Фалафель, раскидывая руки и склоняясь в театральном поклоне.
«Ты чего это надумал, разлюбезный», – сказала Женщина, заметив эти странные телодвижения, которые позволил себе отец Фалафель.
«А это, матушка, я надумал развлечь тебя хорошим танцем, – сказал Фалафель, выходя на центр келии и складывая на груди руки. – Сама посуди. Чем мы можем отплатить тебе за твою заботу?»
«Да уж не твоим ногодрыжеством», – сказала Женщина и снова засмеялась.
Но пока она смеялась, отец Фалафель остановился и поднял одну руку вверх, а другую изящно согнул в локте, как будто обнимал кого-то, после чего приподнялся на носках и, промурлыкав какую-то мелодию, что-то вроде «прам-прам-прам-прам», сделал изящное же па с неким красивым разворотом, после чего легко подпрыгнул и завертелся на одном месте, выкидывая то ногу, то руку, и вертелся так до тех пор, пока Заступница не замахала на него руками.
«Да будет тебе, – сказала она, наконец, хлопнув несколько раз в ладоши. – Ну, чисто детская юла. Даже вон голова закружилась с непривычки…»
«Виноват, матушка, – сказал Фалафель. – Увлекся».
«Пойду я, пожалуй, от тебя, Кораблев, – сказала Женщина и сделала шаг в сторону. – А то ты, не дай Бог, сейчас еще петь начнешь, а уж этого точно никто не вынесет».
«Не покидай, матушка-заступница, – сказал отец Фалафель, опускаясь на колени и разводя наподобие креста руки. – Дай хоть небольшое знамение, чтобы легче было перенести зимнюю стужу непутевой жизни нашей, которую уже не начнешь заново».
«Эх, Кораблев ты, Кораблев, – сказала Пречистая Дева, и лицо ее вдруг осветилось прозрачным жемчужным светом. – На вот тебе на завтра немного, и смотри больше не балуй, знай меру, а то я ведь и рассердиться могу».
«Матушка, – растроганно произнес отец Фалафель, принимая из рук Заступницы небольшую бутылочку зеленого стекла, – как же это?»
«А вот так, – сказала Заступница, грозя Фалафелю пальцем. – Все равно ведь пойдешь».
«Пойду, – сказал отец Фалафель, виновато разведя руками. – Но не для того чтобы упиться, а только чтобы благодарить тебя за помощь и славословить Небеса».
«Очень там нужны ваши славословия, – сказала женщина и негромко засмеялась. –