Читать интересную книгу "Начиналась жизнь - Файвл Соломонович Сито"

и если бы советская власть вовремя не схватила нас за руку, мы бы и вовсе скатились туда.

В зале было тихо. Бэрл вытер рукавом пот со лба.

Оркестр из гребешков и ложек грянул «Интернационал».

Выступил Кузнецов. Он расстегнул синюю косоворотку; выглянула загорелая шея. Кузнецов погладил усы, собираясь, по-видимому, рассказать длинную историю.

— Тут Бэрл хорошо вам сказал про революцию. Да, ваши отцы и братья бились на фронтах. Надо было… Да… И знаете, как бились? — Кузнецов потряс кулаком в воздухе. — Ни сапог, ни шинелей не было. Патронов тоже не хватало. Но зато мы понимали, что бьемся сами за себя, за свою власть. Лет двадцать назад я работал в слесарной мастерской. Хозяин наш держал нас, как собак на цепи. Если мы сегодня хотели устроить собрание, об этом уже вчера знала полиция. Такой был, между прочим, сукин сын. Так вот он-то, бывало, подсмеивался: разговоры, мол, о революции — это просто бред. Уж мы ему показали потом, что это за бред! Ясно ему это стало как день! Да, революция говорила ясным языком: фабрики и заводы — рабочим, крестьянам — землю, а панов — в землю. Да-а… — закончил Кузнецов, усмехнувшись в усы.

Дети аплодировали. Шумовой оркестр снова заиграл «Интернационал».

Потом настала очередь Геры.

Он сел к пианино, стоявшему посреди зала. Он импровизировал. Вначале мелодия была неясна. Обрывки «Яблочка» сплетались с другими песнями. Пианист брал высокие аккорды, хотел изобразить революцию, шум стрельбы, скрип теплушки… Затем мелодия стала более выразительной, и полилась грустная песнь, напоминавшая колыбельную. Старая мать оплакивала погибшего на фронте сына. Аккорды гремели, мальчик углубился в игру. Он забыл обо всем, забыл о присутствующих в зале. Он чувствовал в это мгновение только музыку и хотел как можно полнее отразить в ней жизнь. Внезапно раздалась знакомая песня:

Улица, улица,

Сам Деникин журится,

Что сибирская Чека

Расстреляла Колчака.

Это красные разбивают белых. Кузнецов поглаживает усы. Потом зазвучали уличные песенки — песни беспризорных. И, наконец, застучали молотки, завизжали ножницы, разрезая жесть. Это — слесарная мастерская детдома.

Мальчик закончил. В кругу появилась Бэйлка. Последовательница школы Айседоры Дункан танцевала босиком. На ней был длинный тюлевый шарф, который она одолжила у подруги в студии. Тетя Рохл уговаривала ее не танцевать босиком, чтобы не простудиться, но эти увещания ни к чему не привели.

Бэйлка завертелась на одной ноге. Ее розовое платье широко раздувалось. Шарф трепетал над головой. Танцуя, она приблизилась к зрителям, изящно изогнув свою тонкую фигурку, протянула руку, лицо исказилось жалобной гримасой. Она хотела изобразить, как побиралась с матерью по улицам. Шраге были понятны все ее движения, он улыбался. Шарф колыхался над ней, как знамя. Она высоко подняла голову и закружилась, как бы прицеливаясь в публику. Гера брал шумные аккорды. Революция невозможна без жертв. Бэйлка падает, прижимая руку к груди. Революция побеждает. Девушка поднимается с пола и снова начинает выступать по кругу размеренным, плавным шагом. Шарф развевается, как знамя.

Потом в круг вышли актеры драмкружка и стали гримироваться тут же, на глазах у зрителей. Ставили «Вильгельма Телля». Во втором акте Пашка нарушил торжественное настроение. Шраге играл Вильгельма, а мальчик — его сына. Когда отец положил сыну на голову яблоко и собрался стрелять, Пашка качнул головой, и яблоко упало.

— Господин капитан, — нашелся Шраге, выдумав несуществующую в пьесе реплику, — у мальчика лихорадка.

Шраге подошел к Пашке, снова положил ему яблоко на голову и прицелился.

Пашка опять качнул головой, и яблоко покатилось по полу.

В самый трагический момент публика начала хохотать. Вильгельм Телль в третий раз положил яблоко на голову мальчика и, увидя, что оно снова скатывается, выстрелил в воздух. Шумовой оркестр заиграл марш.

ПЕРВАЯ ПОЛУЧКА

На следующий день выпал первый снег. Вечером Шраге сидел у окна, и ему казалось, что на землю падают белые коконы. Он был очень доволен вчерашним выступлением Бэрла. Мальчик сказал, что революция воспитала их, и Шраге радовало, что он понял это.

Снег мягко стлался по замерзшим тротуарам. Заведующий получил распоряжение из губоно перевести младших детей в детгородок, а старших послать на работу. Его же самого назначали в другой город. Мысль о том, что он должен вскоре расстаться с детьми, лишала его покоя. Это была его семья. Дети были привязаны к нему. Он относился к ним как к родным. Он полюбил Бэрла. С первых же дней он угадал в мальчике хорошие задатки, которые должны были развиться. Перед Бэрлом расстилался ровный путь.

Да, дети стоят на верной дороге.

Нет оснований опасаться рецидивов. Он в этом вполне убежден. Вот Бэйлка — она только здесь сформировалась в хорошего человека. Кем могла бы она стать в руках побирушки? Неожиданно ему вспомнилась сцена, когда женщина сорвала шапку с головы мальчика и с отчаянием крикнула: «Ведь у меня ребенок погибает». Мелькнула перед глазами голова, покрытая корой струпьев… А сейчас Гера учится в музыкальном техникуме, и вскоре Шраге предстоит радость слушать концерт своего воспитанника.

Снег падал на котиковые воротники, на лисьи горжетки, на серые кепи… На улице было людно.

В Шраге заговорило подлинное отцовское чувство. Он не мог представить себе, как расстанется со своими детьми. Будет очень тоскливо без них. Он не первый год учительствует, но никогда еще не была так тяжела разлука с питомцами, как в этот раз.

Вслед за первым редким снегом подул резкий северный ветер, залепивший окна тонкой морозной пленкой. Потом снег повалил гуще, холмами громоздился на крышах. Высокий каштан под окном дрожал от холода.

Полночь. Заведующий детдомом все еще сидит на любимом месте, у запушенного снегом окна. Ночь тиха, мороз окутал детдом белой мглой.

Все спит. Учитель мысленно перелистывает страницы истории детского дома. Что ждет ребят?

Кузнецов обещал ему устроить пятнадцать парней у себя на ткацкой фабрике. Левман сказал, что поможет ему в этом. Девушек тоже обещали устроить. И вот перед Шраге веселой птицей порхает надежда. Веки его слипаются. Через несколько часов крепкий морозный рассвет постучится в окно.

…Когда старших мальчиков приняли на фабрику, они начали зазнаваться. Особенно Бэрл. Он нарочно не умывался после работы и являлся домой грязным.

Показывая черные руки, хвастался:

— Вот смотрите. Пролетариат!..

Гинде Мурованой было приятно видеть, как мальчики возвращались с работы с натруженными руками, с серьезными лицами. Жаль было, что девочки еще не работали. Сами девочки очень тяготились этим и неоднократно приставали с вопросами:

— Товарищ Мурованая, когда же и мы начнем работать?