вот отец мой привел меня в первый раз на завод, подошел со мной к мастеру и говорит: «Вот привел я тебе своего паренька, выведи его в люди, а коли не будет слушаться, учи моей рукой. Разрешаю». Да… Ну, надо вам сказать, в старину мастера и сами умели руки в ход пускать, а уж если отец не против, то, значит, и бог велел. Через две недели мастер, Федор Федыч звали его, захотел испробовать, раскумекал ли я что-нибудь в работе, и велел он мне пойти и принести ему ползолотника трансмиссии. Послушаться его всерьез значило показать себя круглым дураком. Ну, а я тогда еще ни черта не смыслил. Да… иду я, значит, в инструментальный цех и говорю, что, мол, Федор Федыч послал меня взять у вас ползолотника трансмиссии. Мастер глядит на меня во все глаза. Тут подходит какой-то рабочий, бузотер, видно, немалый, и говорит: «Пройдись-ка, паренек, в литейный цех, там достанешь». Прихожу я в литейный цех и говорю, что мастер Федор Федыч послал меня принести ползолотника трансмиссии. Я ходил в инструментальный, а они послали сюда. Глянул на меня литейный мастер и только причмокнул: «Вот досада! Было у меня недавно ползолотника трансмиссии, да пришел кто-то из сборочного цеха и прямо из-под рук выхватил. Побеги, мальчонка, в сборочный». Да… Прихожу, я, значит, в сборочный и начинаю песню сначала, что, мол, велел мне мастер Федор Федыч достать ему ползолотника трансмиссии, а я нигде не найду. Мне и говорят: «Ступай к главному инженеру, он эту деталь держит в кармане, потому как она очень важная». Да-а. Прихожу я к главному инженеру. Тот сразу раскусил, что из меня «воду качают», и тоже решил позабавиться. Посылает он меня к самому хозяину; хозяин, мол, эту штуку в несгораемой кассе держит, потому — очень она дорогая. Прихожу я в контору, — не так легко было до хозяина добраться, все же добрался. Рассказываю ему историю сначала, как меня мастер Федор Федыч послал достать ползолотника трансмиссии, да как я искал эти ползолотника по всем цехам, пока меня не послали к нему. Хозяин как выпучил на меня свои глазищи, да как начал… Я разревелся. Попало ли мастеру, не знаю, но зато уж когда я вернулся к нему, то мне досталось по первое число. Влепил он мне одну затрещину и говорит: «Это тебе от меня, от мастера». Потом другой оплеухой угостил: «А это, говорит, тебе отец велел передать». Долго еще после дразнили меня «ползолотника трансмиссии». Да-а… Так-то вот нас в былые времена учили. Вас уж так учить не будут. Вас учат по-иному. Да-а…
Кузнецов погладил усы.
— Ну, хватит на сей раз. Как-нибудь загляну, еще кое о чем расскажу.
Подошли остальные рабочие, осматривавшие тем временем дом, и гости распрощались.
В узкой рабочей комнате сразу застучали новые молотки. Бэрла, который расхаживал по мастерской, точно мастер, с клещами в кармане, кто-то прозвал «Федор Федыч».
СПАРТАК
Высокий каштан против окна Шраге опустил ветви и начал стряхивать листву. Дерево сгорбилось и за несколько дней как бы исхудало. Вскоре оно и вовсе потеряло свою величавость.
Детдом существовал уже два года.
На глазах Шраге перерождался человек. Здесь, в детдоме, выковывались новые люди. Раньше все это были просто маленькие зверьки, которые знали только есть да спать…
…Несколько дней тому назад Юдка Грак принес в детдом незнакомое, но звонкое имя: «Спартак».
Никто из детей не знал, кто это такой.
— «Юный Спартак». В городе организованы ячейки юных спартаковцев.
Но кто же все-таки этот Спартак? Такой же, как Ленин?
Юдка созвал всех старших мальчиков и девочек и обратился к ним с речью.
— Значит, так… что такое, революция, вы хорошо знаете. Около двух тысяч лет тому назад в Риме, в Италии значит, один гладиатор, по-нашему борец, взбунтовал рабов против их притеснителей.
— Две тысячи лет! — удивленно воскликнул Пашка, ибо из прошлого он знал только о революции, совершившейся пять лет назад.
— Да, две тысячи лет с тех пор прошло, — ответил Юдка. — И этого гладиатора звали Спартак. Но имен борцов за свободу мы никогда не забываем, они всегда будут жить в нашей памяти. Спартака убили, и только в 1916 году наш Карл Либкнехт…
— Карл Либкнехт, тот, который был мужем Розы Люксембург? — переспросил Бэрл.
— Не мужем, а товарищем в борьбе. И вот этот Карл Либкнехт во время империалистической войны создал подпольную организацию, которая выступила против буржуазии. Он назвал эту организацию именем Спартака.
— Ну и что же? — нетерпеливо перебил кто-то.
— Погоди, не перебивай. И вот теперь в нашем городе создана детская организация «Юный Спартак», с ячейками во всех детских домах.
— Вот это здорово! — с восторгом воскликнули дети.
— Значит, так… что мы теперь должны делать? Знаете?
— Идти на фронт?
— Нет, дети на фронт не идут.
— А как же Гаврош?
— О Гавроше поговорим в другой раз… а сейчас вот что, ребята… В эти ячейки нужно втянуть детей улицы, и, кроме того, мы должны устроить специальное собрание.
— И это все?
— Нет, это не все. Нам надо еще связаться с детьми рабочих капиталистических стран, и, если понадобится, мы пошлем председателя ячейки куда-нибудь… в Берлин или Париж передать им знамя, привет от нашей страны и сказать им, пусть помогут отцам сделать такую же революцию, как у нас. А основное — это то, что ячейки «Юного Спартака» должны стать сменой комсомола.
…Бэрл уже не слушал Юдку. Мысленно он очутился в Берлине. Центральный комитет «Юного Спартака» послал его туда передать красное знамя. Знамя зашили ему в подкладку пальто.
Он приехал в Берлин, и сразу же какой-то шпик начал слежку за ним. Но Бэрл — парень не промах: он вскочил на ходу в трамвай, а шпик остался с носом. Потом он пришел в Берлинский комитет Коммунистической партии и сказал:
— Меня прислали к вам из РСФСР передать знамя вашим детям и рассказать им о нашей стране. Почему вы не делаете революции, как мы? — спросил он между прочим.
Один из рабочих подмигнул другому:
— Ейн бравер кнабе!
И вот на площади собралось свыше десяти тысяч детей города Берлина. Бэрл вышел на трибуну, развернул красное знамя, которое он привез с собой из Страны Советов.
— Геноссе! — начал он единственным известным ему немецким словом. — Геноссе! Меня послал центральный комитет «Юных Спартаков» всего РСФСР передать вам красное знамя. Держите его высоко, и пусть оно призывает вас к борьбе за советы.
Громкие аплодисменты раздались на площади Берлина. Бэрл высоко