Читать интересную книгу История Франции - Андре Моруа

5. Насколько Диана была красива, настолько же Екатерина Медичи была безобразна, но, как все Медичи, она обладала хорошим вкусом и продолжала традицию Франциска I, покровительствуя артистам и художникам. Она устраивала праздники, замечательные концерты и окружала себя всевозможными сокровищами (которые находятся теперь в музее Лувра и являются достоянием французского народа). Гобелены, лиможские эмали, драгоценности, редкие книги, фаянс Бернара Палисси – все это символизирует счастливый союз французского и итальянского искусства. Проблема степени влияния каждого из них на французское искусство XVI в. вызывает массу споров среди историков и искусствоведов. Кажется, что двор и итальянские мастера, приглашенные королевой, натолкнулись на сопротивление французских мастеров – каменщиков и ремесленников, – которые предпочитали делать то, что они уже хорошо умели делать. Французы упрощали итальянские орнаменты, устанавливали свои размеры, но время от времени они прибавляли к традиционным фасадам то внешнюю лестницу, то открытую галерею в итальянском вкусе. Они еще больше, чем итальянцы, изучали труды древних и читали трактаты Витрувия об архитектуре. Поэтому можно сказать, что эта художественная революция «явилась, скорее, возрождением». Лувр Пьера Леско представляет собой восхитительный образчик классического искусства. В нимфах Жана Гужона через ирреальные и мистические формы Средневековья проглядывает красота античных статуй. Необходимо также отметить, что далеко не все районы Франции испытывали на себе влияние новой моды. Она охватила Париж и долину Луары, потому что там находятся резиденции королей, Лион – потому что там часто проживает двор, и Руан – потому что кардинал Амбуазский ввел там модную архитектуру. Но в Туре мастерские Фуке и Коломба поддерживают местную традицию, а портретисты дома Валуа оставили нам карандашные рисунки, отмеченные подлинно французской чистотой и простотой.

Школа Фонтенбло. Диана де Пуатье. Около 1550. Фрагмент

Кристофано дель Альтиссимо. Портрет Екатерины Медичи в молодые годы. 1550-е

6. В литературе начала века выделяется очаровательный Клеман Маро, близкий по духу Вийону. Его стремительный и легкий стиль, его мастерство, его умение создать эпиграмму и ловко заострить ее концовку легли в основу стиля целого ряда французских писателей, среди которых Лафонтен и Мюссе. Маро, отличающийся столь символичным для его времени смешением шутливого изящества с религией, перевел Псалмы на французский язык, за что, как протестант, подвергся преследованиям Сорбонны. Опасаясь «быть посаженным в клетку», он бежал в Женеву, где столкнулся с неменьшей нетерпимостью со стороны протестантов. Он вновь бежал и умер в Турине в нищете и безвестности. Нелегко быть свободным мыслителем во времена всеобщего фанатизма; и все оказываются, как говорит Монтень, «битыми друг другом: гибеллин – гвельфами, гвельф – гибеллинами». После эпохи Маро французские поэты возвращаются к формам и словарю Античности, а также к подражанию творчеству Петрарки. Но вызывает восхищение, с каким мастерством используют они иностранное влияние в деле «защиты и прославления французского языка». Такого рода трактат, вышедший в 1549 г., принадлежит Иоахиму дю Белле, но вдохновителями был Ронсар и его друзья из «Плеяды». Автор объясняет, почему нужно употреблять французский язык, а не латынь и как можно и должно обогащать французский язык, делая заимствования из технического словаря всевозможных рабочих и людей, причастных к механике, таких как моряки, литейщики, художники, граверы и другие… прибегая к хорошим авторам, то есть к грекам и римлянам, и изучая «великие образцы» Античности, то есть оды, послания и сатиры. Искусство подражания могло бы быть опасным, не будь в этой эпохе той чудесной жизненной силы, которая придает французскому языку свежесть, богатство изобретательности и свободу в использовании терминов. Такого периода в развитии французского языка мы никогда больше не увидим. Языку того времени гораздо больше присущи процессы ассимиляции, чем подражание.

7. В прозе этого периода ярко выделяется Рабле (Монтень, Монлюк, Брантом появятся позже). Причин тому несколько. Он прекрасно выражает свою эпоху. Он, так же как и его эпоха, опьянен познанием, новыми словами, чтением. Он помешан на цитатах, компиляциях, сочинениях. Страстный любитель лексики, он составляет многостраничные списки эпитетов ради одного только удовольствия создавать эти списки и переводит на все известные языки высказывания своего «лимузенского ученика». Христианин ли он? Ну конечно, но всегда готовый высмеивать монахов и не имеющий никакой склонности к мученичеству. Он каноник, но прежде всего он врач. Можно ли сказать, что он безнравствен? Нет, конечно, но непристоен, как все студенты-медики, распутен, груб, хотя и не похотлив. Вторая причина: он прекрасно знает все стороны жизни своей эпохи. Нет ничего более прекрасного, чем писатель, великолепно разбирающийся во всех областях техники. Рабле, как позднее Бальзака, интересует абсолютно все. Он может остроумно высмеивать судей, софистов и солдат, потому что он изучал и право, и схоластику, и искусство ведения войн. Это был Мольер еще до появления Мольера, это был Свифт еще до появления Свифта; наконец, потому, что он выражает философию своей эпохи: упорство в сохранении хорошего настроения. «Пантагрюэлизм» – это одновременно и моральная гигиена, и стремление к справедливости, и презрение к ненужным нам вещам, и братская симпатия к человеческим делам, и понимание суетности их дел. Пантагрюэлизм – это не величественный устав, и его аббатство Телем – это не Трапп и не Клерво. Но это весьма здравый устав, который, впрочем, слишком разумен, чтобы иметь большое влияние.

Мишель Ласне. Франсуа Рабле. Первая половина XVII в.

8. У Рабле, как у всякого реформатора, есть свои представления о воспитании. Воспитание, которое дает Гаргантюа Понократ, – это в основном воспитание научное. Рабле ненавидит педантов и «палачей юности», ненавидит эти «коллежи скудости», которые «следует сжечь». Пьер де Ла Раме (Рамус), так же как и Рабле, считает, что преподавание бесполезно, когда обучают только ведению спора в соответствии с правилами аристотелевской логики; когда единственная цель студента – это доказать, что он прав, в то время как ему хорошо известно, что он не прав; воспользоваться ситуацией, когда она тебе полезна, и постараться обратить ее против своего оппонента. Рабле, рассказывая о воспитании Гаргантюа, выводит важного доктора теологии, который в течение тринадцати лет шести месяцев и двух недель все больше оболванивает своего ученика, заставляя его пересказывать от конца к началу самые плохие средневековые учебники. И когда Франциск I поощряет создание корпуса королевских лекторов, которые, кроме греческого и латинского, будут преподавать еще и древнееврейский и арабский язык (Коллеж де Франс), то он делает это частично и для того, чтобы улучшить преподавание этих дисциплин. Нельзя рассматривать гуманистов как революционеров в области философии или теологии; это эрудиты, выступающие за преподавание грамматики и литературы, за здравые методы преподавания. Но иногда здравые методы ведут умы гораздо дальше, чем предполагалось, и некоторые гуманисты придут через свои занятия к сближению с Реформатской церковью.

Теперь, чтобы дополнить эту картину, мы должны рассмотреть роль Реформации во Франции.

Неизвестный художник. Портрет Мишеля де Монтеня. XVI в.

V. О том, как Реформация привела к созданию во Франции политической партии

1. Поначалу Реформация во Франции не была открытой борьбой между католицизмом и протестантизмом. Всевозможные ереси уже не раз разделяли Римско-католическую церковь; реформаторы призывали Церковь реформироваться, но сами реформаторы принципы этой Церкви уважали. В XIII в. крупные ученые, такие как святой Фома, осуществили синтез католицизма и аристотелизма, примирив тем самым лучшие умы своего времени. В университетах для поддержания незыблемости доктрины достаточно было страха перед инквизицией. Охлаждение к религии наблюдалось скорее в народе. Окончательный провал Крестовых походов заставил простых людей задуматься, не сильнее ли Магомет Иисуса Христа. «Черная смерть» поставила под сомнение Божественную доброту. Экономическое могущество Церкви пробудило острое чувство зависти как среди государей и сеньоров, которые с трудом соглашались с тем, что папа мог распоряжаться таким количеством земных благ, так и среди бедных священников, которые полагали, что епископы и аббаты чрезмерно алчны. С того самого момента, как начинают создаваться национальные государства, политическое могущество Церкви воспринимается с трудом. Церковь стремилась сохранить и свой бюджет, и свои суды; она пытается стать государством в государстве. Во Франции последствия этого национального возмущения стали совершенно очевидны, когда Филипп Красивый применил силу по отношению к папе Бонифацию VIII. Епископская аристократия эксплуатировала это чувство возмущения и тем сумела сохранить привилегии клира, добившись их передачи Галликанской церкви (Прагматическая санкция 1438 г.). Затем в лице Франциска I вмешалось государство, и Прагматическая санкция была заменена Конкордатом 1516 г., но это экономическое решение проблемы, благоприятное для короля и казны, не разрешило проблемы духовной.