— Но я зацепил его! — возмутился мальчик с мечом. — Смотри, вот кровь!
— …и уж не того, Мик, чтобы ты швырял кинжалы, предназначенные только для блокировки…
— Швырять можно любое оружие, — надменно возразил малыш. — Хоть алебарду. Мне скучно просто блокировать. И мне не нравятся эти кинжалы. Они слишком легкие. Этот кинжал даже не смог пробить кость!
— Я запрещаю тебе бросать кинжалы! Нападать ты уже научился, теперь учись обороняться. У каждого оружия свой характер, и вы должны уметь его почувствовать. Господин вонхва хотел, чтобы вы ушли от своего привычного стиля…
«Учебный бой! — вскипел от ярости Ким. — Значит, эти выродки на мне тренируются! Ну, я им сейчас устрою…»
Он пока не чувствовал боли, хотя его одежда быстро пропитывалась кровью: боль, слабость и все остальное придет вскоре, когда пройдет шок. Понимая, что времени у него немного, Ким напал сам. С хриплым боевым кличем он в туче брызг выскочил из ручья и набросился на самое слабое звено — мечника. Мальчишка с кинжалами снова налетел на него с нечеловеческим воем, но Ким был к этому готов. Ударом ноги он отшвырнул его в ручей, выбил меч у Сенная, повалил его на землю и приставил к горлу свой меч.
— Это была твоя последняя тренировка, — прошипел он.
Вдруг что-то с силой ударило его в спину под лопатку. Ким упал на землю и остался лежать, даже не пытаясь подняться. В глазах у него начинало темнеть, словно на лес нежданно спустились сумерки. Из сумерек навстречу ему двигалось какое-то белое пятно. Когда оно приблизилось, Ким опознал ноги в шикарных сапожках из белоснежной замши, слегка выпачканных в земле. Потом владелец сапог, — это был старший мальчик, — наклонился и приподнял его за плечо, как куклу.
— И зачем ты это сделал? — с раздражением сказал он. — Кому я двадцать раз повторил — кинжалы не бросать!
— У нас в Аукане принято добивать врага, — кровожадно заявил малыш, присаживаясь рядом на корточки. С его багрового кафтана текла грязная вода. — А теперь я вырежу его сердце и печень и съем сырыми, чтобы нас не беспокоил его мстящий дух!
— Сейчас я вырежу тебе твой глупый язык!
— Этот монах неплохо бился, — примиряющее произнес мальчик в синем и коричневом. — Не хуже меня!
— Да уж, — съязвил малыш. — Хуже просто невозможно. Эй, не щипаться!
— Хм, даже и не скажешь, что он монах. Ты заметил, Дон? Он сражался как благородный воин. Братья, вы только не смейтесь, но мне показалось, что мы с ним учились фехтованию у одного мастера меча…
— Ну вот! Опять мне ничего не оставили! — раздался обиженный вопль с дерева. — Дайте я хоть стрельну в него разок!
Мальчики дружно расхохотались.
— Разве ты забыл, что сказал господин вонхва? — с напускной строгостью сказал подросток с посохом. — «Делайте с монахом что хотите, но до урока целительства он должен дожить».
— А что я скажу ему вечером? Что опять сидел на ветке и смотрел, да?
— Ну, если ты так настаиваешь…
Ким почувствовал, как его подхватывают с земли и куда-то тащат. Через несколько мгновений он уже висел, привязанный к столбу-стражу, на месте дикого кота. В воздухе мелькнули чьи-то ноги, и с ближайшего дерева спрыгнул еще один «небесный отрок». Его алый кафтан был расшит золотом, в руках он держал лук.
— От ручья, — предложил мальчик с посохом.
— Какая разница! — ответил «золотой», натянул тетиву, и не целясь, выпустил стрелу.
Полянка вдруг взорвалась ослепительным многоцветным фейерверком, вспышкой ужасной боли. Киму показалось, что вспыхнул сам мозг, а в правый глаз вонзилось пылающее копье.
— Лиу, ты совсем рехнулся?!
— Быстро доставай стрелу! Он же сейчас умрет!
Испуганные крики доносились словно издалека, и уже не имели никакого значения. Кажется, Кима сняли со столба, вроде бы пытались что-то сделать с глазом… ему было уже все равно. Фейерверк сменился непроглядной темнотой, и боль прекратилась.
Глава 15. Исцели себя сам
…Киму чудится, что он — ком полужидкой глины, и кто-то мнет его, вытягивает, раскатывает на доске деревянной скалкой, заглаживает трещины. Где много — уберет, где мало — добавит. Киму хорошо и уютно. Оказывается, быть раскатанным в толстый серый блин — совсем не больно, а смятым во влажный ком — даже приятно.
Издалека доносится тихий речитатив. Кто-то поет, почти приговаривает, тянет на одной ноте полузнакомые слова:
«…есть Небо, а есть Земля, а между ними пустота, подобная кузнечным мехам — вроде и нет ничего, а не устранишь, и чем сильнее давишь, тем больше становится…»
«Что это за канон? Я в монастыре?» Ким открывает глаза — перед ними колышутся яркие, веселые радужные полосы. Закрывает глаза — и перед ними снова танцуют пестрые ленты, радуют глаз чистыми красками.
«Или лепят из глины кувшин — вот донце, вот стенки, а между ними пустое место — не устранишь, и вся польза от кувшина — в ней, внутренней пустоте…»
«При чем тут внутренняя пустота? Разве я кувшин?»
Разноцветные полосы вдруг заводят хоровод, все быстрее и быстрее. Ким чувствует: это не мир завертелся вокруг него, а сам он кружится, прилепленный донышком к гончарному кругу. Руки мастера едва касаются его края, поскрипывает приводной ремень. Пахнет болотной водой и сырой глиной.
— Сосредоточья на центре. Чуть сильнее надавишь, и стенка будет слишком тонкой. Чуть слабее, и равновесие нарушится. И станешь снова бесформенным куском серой глины, сомнут тебя и бросят под ноги… И только боги знают, когда снова кто-то заинтересуется тобой, подберет с земли, отмоет от сора и положит на круг… Так что старайся. Будь очень аккуратен.
Теперь Киму кажется, что это он сам лепит на круге кувшин, осторожно обнимает его двумя руками. Глина растекается между пальцами.
— Не нажимай! Никакой спешки! Но и останавливаться тоже нельзя. Быстрее или медленнее, итог один — преждевременная гибель. Нет ничего слабее и податливее человеческой плоти… Что ты уставился на круг?! Подними глаза! Пусть руки работают сами. Они лучше знают, как надо!
Горшок растет. Безо всяких усилий Ким придерживает его, едва касаясь ладонями, и он кружится, тянется вверх, как молодое деревце. Сила вращения наполняет и раскрывает его изнутри, а руки удерживают форму.
— Ты совсем молод и полон жизненной силы. Надо просто удержать ее, не дать вытечь из ран. Сначала удержать, потом направить, и твое тело само исцелит себя. Ты же монах — неужели тебя этому не учили? Не верю… Обратите внимание, мальчики, я почти не вкладываю собственных усилий — раненый всё делает сам. Одного я не пойму: почему никто из вас не сумел проделать в лесу то же самое?