— Я — пожизненный руководитель этого лагеря, назначенный лично Неименуемым, — продолжал целитель. — Ранг «государственного святого» дает мне полную власть над жизнью подопечных — разумеется, на время их обучения. От своего имени и рода я отказался, вступив в должность, и подчиняюсь напрямую императору. Ученики могут называть меня «господин вонхва». Это древнее звание, означающее «хозяин цветов».
Он перевел взгляд на мальчиков.
— Назовите-ка ваши полные имена, «цветочки», — приказал он. — Чтобы наш гость не особо важничал.
— Я — Дон Гван Парамун, — с достоинством сказал старший подросток.
— Я — Мик Нгаукх Аукан, — заявил смуглый малыш.
«Ого!» — подумал Ким.
Оба этих родовых имени были ему хорошо известны. Парамуны были самым богатым и знатным семейством на севере империи. Ауканы правили югом.
— Я — Лиу Ирран, — лениво сообщил красавчик.
— Врешь! — выпалил Ким.
Все засмеялись.
Фамилия «Ирран» была единственной в империи, которая не передавалась по наследству, а даровалась особым указом Небесного города. Она означала не просто принадлежность к правящему роду империи, Солнечной династии. Если ребенок получал это имя, а не имя рода своей матери, значит, он был включен в список наследников престола. Веселый лучник оказался сыном императора!
Но настоящий сюрприз ожидал Кима под конец.
— Я — Сеннай Ёнгон, — представился маленький мечник.
— Из тех самых Енгонов? — воскликнул Ким, подскакивая на кровати. — Из Лунной династии?!
— Да, — гордо сказал мальчик.
— Чей ты сын?
Сеннай назвал имя. Ким его вспомнил — это был один из старших сыновей дяди Ильчена, того самого генерала, который когда-то готовил его к экзамену на должность.
— А ты знаешь Сайхуна?
— Сайхун — мой двоюродный дядя. Он служит на юге…
— А князь Вольгван? Он жив?
— Конечно, — удивленно сказал Сеннай. — Мой уважаемый двоюродный дед — глава рода, да проживет он тысячу лет. А почему ты спрашиваешь? И откуда ты так хорошо знаешь род Енгон?
Все это время наставник-вонхва наблюдал за ними, посмеиваясь.
— Почему бы ему и не знать? Ну что, наговорились, родственнички?
— Что?! — вразнобой завопили мальчики. — Почему «родственники?»
— Вы ошибаетесь, учитель, — возразил Сеннай. — Я этого монаха впервые вижу!
Ким молчал, не зная, что сказать…
— Действительно, тут мудрено ошибиться, — довольно ядовито сказал вонхва. — Особенно мне, который ежегодно бывает в Небесном Городе и знает всю нашу знать в лицо. Конечно, нет ничего особенного в маленьком послушнике, у которого замашки юного князя, и который разговаривает как житель столицы. Совершенно обычное дело, Сеннай, что вы с ним похожи как братья, и что он едва не одолел тебя в бою, вооруженный одним старым мечом. Разве ты забыл свои слова, что он фехтует так, как будто вас учил один мастер меча? Полагаю, именно так оно и было, — он повернулся к Киму и сказал, ухмыляясь:
— Добро пожаловать в горы Цветов, сын Вольгвана Енгона.
Ким побледнел. Сеннай, наоборот, покраснел и воскликнул:
— У моего деда не было такого сына! Разве что незаконный…
— Думаю, я могу объяснить, — сказал вонхва. — В прошлом году, когда ты уже учился здесь, после известных событий на островах Кирим князь Енгон перевез в Сонак уцелевших детей от брака с киримской княжной из клана Касима. А в нашем госте есть явная примесь киримской крови — взгляните хоть на его вытаращенные голубые глаза… Я, правда, не слыхал, чтобы кого-то из детей Вольгвана отдали учиться в монастырь Иголки. Ну да я не всеведущ…
Ким промолчал. У него не поворачивался язык сказать «хозяину цветов», что все его гладкое умозаключение неверно.
Сеннай несколько мгновений хлопал глазами, а потом сложил руки перед грудью и низко поклонился Киму — как старшему брату.
Глава 17. Божество в поисках памяти
Сахемоти сидел на верхушке поросшей травой, подмытой морем дюны и смотрел, как волны набегают на песок и уползают, оставляя за собой пенные разводы. Издалека доносились стук топора, визг пилы и голоса плотников. Спина Сахемоти была идеально прямой, ноги удобно скрещены, руки расслабленно лежали на коленях. В его полузакрытых глазах отражались лиловые облака. Он был здесь и одновременно нигде; тело само подсказало ему, что и как надо делать. Откуда же оно взялось, это тело? Сахемоти не помнил. Он, так много знающий о прошлом трех миров, очень мало знал о своих собственных возможностях.
«Я — Сахемоти, — медленно текли его мысли. — Дракон-вани, акулий бог? Да — но не только. Копьеносец, хранитель равновесия? Это лишь слова. Только две грани, и не самые главные. Хранитель… Долина Высокого Неба… Нет, попробуем по-другому. Долой личины. Я не бог-вани… я не копьеносец… я — не Сахемоти. Я что-то иное. Что же?»
Длинная волна пришла и ушла, оставив пенный шлейф. Когда последние клочья пены с шипением впитались в холодный песок, мысли покинули сознание Сахемоти, а дыхание стало едва уловимым. Только глухой стук сердца нарушал внутреннюю тишину. Сахемоти приказал сердцу биться как можно тише и медленнее. Тело повиновалось превосходно. Это было тренированное тело аскета, и откуда бы ни вытащил его Кагеру своим колдовством, бывший бог собирался воспользоваться им в полной мере.
Сейчас Сахемоти начинал охоту за своей памятью. Он собирал знание о себе по крупицам, разыскивая и улавливая обрывки видений в темноте прошлого. Воспоминания бога не таковы, как у обычного человека. Сахемоти не знал, где хранится его память и что она скрывает. Память возвращалась осколками, яркими и малопонятными образами, и порой он даже не мог сказать, его ли это видения или чужие. Это было похоже на ловлю рыбы в мутной воде, или на блуждание с завязанными глазами, или на ночной полет в неизвестность. Ветер шелестел в сухой траве. Что он принесет на этот раз?
Казалось, он просидел так вечность, вслушиваясь в шум ветра и рокот волн, пока не почувствовал, что существо по имени Сахемоти растаяло без остатка. И почти сразу пришло видение.
Огромные сосны уходят прямо в облака, позолоченные восходящим солнцем. Растут, свободно раскинув ветки, не мешая друг другу. Каждая сосна — как золотая колонна в храме, и сама — как башня. Медовая кора, малахитовые иглы. Землю ярко-зеленым ковром покрывает мох, густо усыпанный сдвоенными сухими иглами. Крупные шишки лежат повсюду так, как их сбросил ветер — многолетние россыпи черных шариков под рыжими стволами. Ветер не шевелит ни единой веткой — здесь царит величественное молчание, торжественная тишина. Лес Годзен — место, где рождается утро. Ни один смертный никогда не найдет его, обойди он хоть всю вселенную от края до края. Душа Сахемоти наполняется радостью. Он чувствует приближение высшего божества…