Читать интересную книгу Том 5. Дар земли - Антонина Коптяева

— Что случилось?

Дина Ивановна отозвалась на бегу:

— Господи, теперь он на тебя набросится!

И тут Груздев увидел девушку в белом платье, державшую за ошейник грудастого кобеля с острыми, как у волка, ушами.

— Не набросится! Я его не выпущу. Не бойся, мама, мы с Юконом успели подружиться, пока вы были в Казани.

— Надя! — Дина Ивановна не сумела выдержать сурового тона. — Ты ведешь себя, как неразумная маленькая девочка. А если бы собака искусала тебя?

— Что ты! Ему скучно на цепи, он так обрадовался, когда я его отвязала. С ним хорошо купаться. Он два раза перетащил меня на буксире через пруд туда и обратно. А лаять начал, когда тетя Маша запричитала. Юкон, на место! Ну что? — Золотисто-карие глаза Нади засветились торжеством.

— Дядя Алеша! — радостно изумилась она, узнав нечаянного гостя, громоздко неуклюжего в просторной пижаме, в один миг водворила большеухого Юкона на место и подбежала к Груздеву.

— Вы будто с неба к нам свалились! — сказала она, с бессознательной нежностью протягивая ему обе руки.

Он взял их, засмотревшись на нее, бережно одну за другой прижал к губам.

— Ну вот… Я на целый месяц приехала к вам в отпуск. Отчего-то не потянуло ни в горы, ни на Черноморское побережье, — смущаясь под его пристальным взглядом и оттого сразу отчужденно заговорила Надя. — Наш Новокуйбышев тоже молодой и красивый город. Правда, нет такого прекрасного парка, как здесь, только низенькая дубовая роща. Зато Волга рядом. Волга! Это что-нибудь да значит. Но одной, без родных, жить скучновато. Наверно, поэтому мы с Юконом быстро поняли друг друга. А как вы думаете? Может быть, вы возьмете меня на свой завод? — поборов смущение, серьезно спросила Надя. — В Новокуйбышеве я работала технологом и в группе по контрольно-измерительным приборам. Хотя небольшой опыт, но все-таки!.. Право! Какая разница для института, буду я работать на Волге или на Каме?

Алексей Груздев был совсем взрослым человеком, когда родилась Надя. На его глазах она стала девочкой-школьницей, потом, студенткой, приезжала к родителям на каникулы, и все складывалось дружески просто в их отношениях. А сейчас? Отчего вдруг взволновали прелесть ее естественно вьющихся, золотистых волос, звучание голоса, смелая шаловливость, обаяние только что расцветшей женственности.

«Почему я так взволновался от встречи с нею? — Почти с ужасом Груздев представил разницу в возрасте: он и эта девушка. Я в отцы ей гожусь!»

Он попятился, как от огня, а сам все смотрел да смотрел на ее девичьи круглые, нежные руки, на миловидное лицо, покрытое легким загаром.

«Зачем ты явилась сюда?» — испуганно и жалко звучало в его душе. — «Но кто имеет право запретить мне полюбить ее? Пусть без взаимности…» — отвечал он себе, возмущаясь своей растерянностью.

И все-таки отступил, даже не ответив на вопросы Нади, торопливо захлопнул за собой калитку, будто боялся, что она пойдет за ним.

— Приходите к нам чай пить! — крикнула Надя, увидев его уже на веранде.

— Обязательно приходи, — сказала Дина Ивановна.

— Мне сейчас надо ехать. У меня масса дел на заводе, — не оборачиваясь, кинул Груздев, проклиная свою тяжеловесность, неповоротливость, дурацкую пижаму, неловко сидевшую на нем.

Он даже забыл о своем намерении побывать утром у Мирошниченко, а когда вспомнил, то вместо того чтобы вызвать из гаража машину и уехать в Камск, стал нервно ходить по комнате, то глумясь («запоздалая любовь, и опять с первого взгляда!»), то погружаясь в глубокие раздумья.

Через полчаса Алексей шагал по улицам Светлогорска. Все в нем стало иное: блеск глаз, выражение оживленного лица, по-молодому порывистые движения — ничего похожего на вчерашнего солидного человека, и каждый, кто хорошо знал его, мог бы заметить:

— С тобой, дружище, стряслось что-то необыкновенное!

5

С этим ощущением необыкновенного он и шел по людным в вечерний час улицам нефтяного города. Все вокруг теперь было связано с Надей Дроновой: о ней шептали тонкие деревца вдоль тротуаров, покрытые еще небогатой листвой, о ней напоминали крики и смех детей и голос скрипки: по радио передавали «Полонез» Огинского. Елена любила эту мелодию… Но воспоминание о Елене не вызвало привычной боли: власть прошлого ослабела, как бы стертая движением рук Нади, доверчивым и нежным.

Груздев шел к Ярулле Низамову, мастеру светлогорского треста «Татбурнефть», чтобы потолковать с ним насчет испытания турбобура с деталями из полипропилена (надо же, чтобы в верхах оценили деловые качества нового полимера!). Мирошниченко сделает на своем заводе, тут же, в Светлогорске, прессформы и по ним изготовит любые детали. Потянуло Груздева побывать у Яруллы еще и потому, что захотелось посмотреть на детей его, может быть, от них, ровесников Нади, услышать о ней…

Подойдя к трехэтажному дому под серой шиферной крышей с широкими окнами и веселыми балконами, Груздев услышал азартную женскую болтовню. Говорили по-татарски. Малыш лет пяти в косо спустившихся на лямке штанишках вывернулся навстречу из-за угла, хохоча и обжимая мокрую рубашонку.

Двор был просторным, со скамейками и столами, вкопанными под деревьями. В куче песка, не остывшего после жаркого дня, возились дети; у подъездов, сбившись стайками, судачили женщины. В центре двора юноши и сивобородый бабай, окруженные болельщиками-мальчишками, бились над пуском фонтана. Что-то там не получалось, и каждый раз, когда струя воды взвивалась кверху, гомон мальчишеских голосов и отчаянный свист взмывали вместе с нею.

Равиль Низамов, стоя на балконе второго этажа, поливал из шланга ярко зеленевшие грядки, сделанные в садочке между домами. Завидев Груздева, молодой бурмастер замешкался было, но врожденное озорство пересилило, и он весело крикнул:

— Ловко я приспособился? Прямо из кухонного крана, чтобы женщины с лейками не бегали.

Груздев улыбнулся ему и вошел в подъезд.

Дверь в квартиру на лестничной площадке открыта настежь. Тянул приятный сквознячок. Длиннокосая Фатима, жена Равиля, неслышно ступая босыми ногами, смущенно проскочила из кухни в свою комнату, где заплакал ребенок. Навстречу Груздеву вышла до неузнаваемости располневшая жена Яруллы; только черные брови да большая родинка на щеке напоминали о прежней Наджии.

— Здравствуйте, Наджия Хасановна! Дома ли ваш хозяин?

— Дома. — Она по старинке отвернула лицо от постороннего мужчины и сразу принялась звякать посудой на кухне, собирать угощение для дорогого гостя.

Знатный буровой мастер Ярулла Низамов, прогремевший рекордами не только в Татарской республике, но и за ее пределами, занимал теперь со своей семьей почти целый этаж — шестикомнатную квартиру с большой кухней.

Когда Груздев вошел в столовую, Ярулла и младший сын его Ахмадша разглядывали какие-то чертежи; тетради и книги, разложенные на столе, говорили о серьезных занятиях мастеров бурения.

— Смотрите, ати, кто к нам приехал! — радостно сказал Ахмадша, повернув чернобровое, как у матери, лицо, и бросился за стулом для гостя.

Обернулся и Ярулла, озабоченное выражение смылось улыбкой.

Глядя на Ахмадшу, юношески гибкого, широкоплечего, Груздев вспомнил, как он в детстве насмешил всех, пообещав прогнать волка: «Пощекочу, и он убежит». Почти двадцать лет с тех пор пролетело!

Брат его Равиль вместе с женой окончил Грозненский нефтяной институт и теперь тоже работает буровым мастером. Ахмадша, окончивший Грозненский институт годом позднее, еще холост. Невестится пока и средняя сестра, Минсулу, — лаборантка буртреста. А младшая дочь Низамовых, Хаят, сразу после восьмого класса средней школы поступила на промысел оператором. Вся семья — нефтяники!

У Яруллы давно светится на широкой груди звездочка Героя Труда. Сессии Верховного Совета в Москве не обходятся без депутата Низамова, и в столицу Татарской республики наведывается он как член бюро обкома. Он никуда не «выдвинулся» с должности бурового мастера, потому что сам того не хотел, чувствуя себя в своей стихии на привычной работе.

— Тут я точно солдат на передовой.

Частенько вспоминал Ярулла барак-мастерскую в башкирских степях с запахом железа в одной половине и постоянным теплым запахом детских пеленок — в другой. Когда нефтяник отправился на войну, малы и несмышлены были его дети, но миллионы таких остались за солдатскими спинами. Он всегда помнил о них на фронте, помнил о своем звании рабочего человека, поэтому воевал, как работал, — сурово, самоотверженно.

Не раз приходилось ему ходить по немецким тылам, и теперь, вспоминая и рассказывая об этом, он дивился тому, как остался жив. Вот ночью начинается артподготовка, которая «путает мысли врагу», играют «катюши», мины летят, словно огненные огурцы, со страшным шумом разбрызгиваясь на месте падения. А пока идет эта «работа», десантники покуривают возле танков и ждут… Потом прорыв — и неделю и месяц бродить во вражеском окружении, жечь, взрывать, отбиваться, прятаться, пока не растает горстка смельчаков… Обратно выходили по двое, по трое, и, когда после тысячи встреч со смертью, возвращались в свои окопы, как хватающая за сердце родная песня, как плеск дождя по крыше после томительной засухи, звучала для солдат русская речь. Тогда с особенной силой ощущал Ярулла свое братство с русским народом.