Переждать, говорит, потерпеть… И переждал бы, да некогда: зябь вспахана, озимые посеяны, да надо картошку копать, план выполнять по молоку и мясу. А если бы спросили Сетнера Осиповича, что и как концентрировать да специализировать, он бы ответил точно и твердо: поставьте все конторы и всех начальников в строгую зависимость от дела, а не от разговоров о деле. Если бы Сетнеру Осиповичу дали волю, то первое, что сделал бы Сетнер Осипович, уволил бы немедленно Яштакова, начальника сельхозуправления просто отдал бы под суд!..
А внизу-то что творилось!.. Вдоль по Суре — он сразу узнал реку! — горели леса, горели на чувашской стороне, горели в нескольких местах, и белый дым широко растекался над землей. И сразу же подумалось о Шигалинских лесах: как там они? Не горят ли?!
Нет, сердце у Сетнера Осиповича не могло терпеть, не могло ждать, не могло мириться. Он даже с какой-то злостью поглядел на соседа-читателя, которого ничего, кажется, не интересовало. Такая сила была в его взгляде, что этот читатель почувствовал, что на него смотрят, и поднял свои глаза.
— Что, уже снижаемся? — спросил он, чувствуя недоброжелательность и не понимая причины.
— Да, — буркнул Сетнер Осипович, — скоро приедем. — И отвернулся, стал смотреть вниз, на землю, лежащую в синем жарком мареве и белых дымах. А самолет, казалось, как нарочно висит на одном месте.
19
Дима устраивал праздник, застолье в честь начала нового учебного года, в честь своего «знатного дяди» Алексея Петровича, и отбояриться от этого неожиданного мероприятия опять не было никакой возможности. Опять надо было есть, пить, рассказывать, что-нибудь смешное, шутить, стараться самому быть веселым, ласковым родственником. Все это уже начинало утомлять Алексея Петровича. И когда он вспоминал свое намерение посидеть за работой, разобрать бумаги, которые он захватил с собой, то ему сделалось досадно и тоскливо. Он чувствовал, что за эти несколько праздных дней со спаньем вдоволь, с плотной сдой и прогулками он сделался вялым и ленивым. «Надо бы сегодня поработать», — говорил он себе утром, уже заранее зная, что ничего из этого намерения не получится. А тут вот еще Дима устраивает праздник!..
Оказалось, что место его за праздничным столом рядом с Тамарой Васильевной, учительницей русского языка и литературы. Это уж он потом понял, что это устроено Лидой и Димой, чтобы, дескать, дядя Леша не скучал, а Тамара — девушка хорошая, да и человек интересный!
Как водится, сначала пошли безобидные анекдоты, всякие бытовые байки про неверного мужа или лукавую жену, которая то и дело бегала к соседу за утюгом, а через полгода муж нашел под кроватью целую дюжину утюгов.
Кроме Алексея Петровича., сестры Урик да зятя Афанасия за столом была одна молодежь, все учителя Шигалинской школы, хоть педсовет открывай, и вот Алексея Петровича удивило, что эта ученая молодежь прекрасно знает не только то, как жили их отцы-матери, через какие трудности прошли, сколько горя хватили, но знает и старинные народные обычаи, да получше их, стариков, знает!
— Вот хороший русский обычай — пить до дна! — сказал кто-то, а Лида вроде даже и обиделась:
— А свое застолье мы совсем забыли! Раньше чуваши как говорили? Пойду, мол, пить пиво, а не «пойду в гости». И пили только одно пиво. И в самом конце, на посошок, всем подносили по рюмочке водки. — И Лида показала свой мизинец с крашеным ногтем: вот какая, дескать, рюмочка. — Так, мама, я говорю?
Урик поскорее закивала, смутившись: так, так. Удивительно, Алексей Петрович не слышал о таком обычае, да и сестра кивала как-то механически, не думавши, а вот они, молодые, все точно знают. И соседка Тамара Васильевна тоже подтверждает:
— И я об этом слышала.
Детство и юность Димы, Лиды и их товарищей, таких же молодых, как и они, не отягощены воспоминаниями горя и бедности, чувством неполноценности, они везде свои — ив городе, и в деревне, везде хозяева положения, воля их свободна, мысль смела, и в их сознании и житейском обращении прекрасно уживаются и старинный народный обычай, и транзистор, и Белинский с Фейхтвангером. Эти молодые учителя могут тебе растолковать что угодно. Даже то, почему одни поэты или писатели становятся великими, а другие, пожив со своими птичьими песнями, умирают для общества еще при жизни, а тем более забываются историей. Так ведь и сказала: «птичьи песни»! Оказывается, Тамара Васильевна — очень серьезная девушка! Кого из классиков он любит — Пушкина, Толстого или Гоголя? А из современных? Лично она очень уважает Проскурина. Неужели Алексей Петрович ничего не слышал о Проскурине?! Не может быть! И о Бондареве?! Ах, о Бондареве слышал! Иван Бондарев? Кажется, не Иван, — неуверенно сказала Тамара Васильевна. Кажется, какое-то другое имя… Но это не важно, сказал Алексей Петрович. Ведь тут важно помнить не имя, а то, что он сочинил, если, конечно, сочинил что-то дельное. Впрочем, это равно и для всех: для столяра и плотника, инженера и рабочего. Но Тамара Васильевна с этим не согласна. Как можно судить о важности и достоинстве произведения современной литературы, если Алексей Петрович не читал ни Проскурина, ни Бондарева, ни других крупных художников слова, таких, например, как Носов, Алексеев, Иванов, и многих других.
— Кто? — спросил он. — Другие? У нас был плановик — Зосим Другой. Редкая фамилия, правда?
— Но интересно, что вы читали в последнее время, Алексей Петрович? — спросила Тамара Васильевна со снисходительным веселым смехом. — Мне кажется, у директора завода на уме только один план по выпуску каких-нибудь коленчатых валов.
— Про план вы точно заметили, — отвечал Алексей Петрович. — А читал я в последние года два-три только Кузьму Чулгася[5].
— Кузьму Чулгася? — удивилась Тамара Васильевна. — Не слышала. Нет, вы шутите?
— Да какие шутки! Прекрасный писатель, вашему Проскурину не уступит ни запятой!
Теперь она поняла, что он, конечно, шутит. Догадливая девушка, ничего не скажешь.
— Что касается Гоголя, то его монархические воззрения…
— Вот как, воззрения! Никогда не слышал про такие штуки.
— Руководители-практики, у которых на уме один лишь план, так отстают от современных знаний, что их просто жаль.
— Да, это бывает, согласен с вами.
Ну и так далее, все в таком роде.
А Лида лукаво переглядывалась с Димой и показывала глазами в их сторону: радовалась, наверное, что так ловко устроила, ведь Алексей Петрович очень оживлен и доволен своей соседкой. Еще бы! Тамара — такая красивая девушка, плечики узенькие, толстенькие, грудь торчком, да и сама серьезная, не какая-нибудь, с кем попало не позволит ничего лишнего.
— Что касается Дарвина!.. — подняла свой толстенький пальчик и строго поглядела своими серьезными зелеными глазами на Алексея Петровича.
— Будьте добры, Тамарочка, подайте вон ту бутылку. Вот спасибо. Так я слушаю вас. Миропонимание, говорите, монархическое было у Николая Васильевича?
— У какого Николая Васильевича?
— Извините, вы ведь уже про Дарвина!..
Надула свои пухленькие губки:
— Я чувствую, что вы надо мной смеетесь…
Пришлось со всей страстью уверять, что ничуть не смеется, что ему интересно, он ведь ничего этого не знал, а теперь знает, действительно, без знания всех этих современных материй трудно общение друг с другом, поэтому она должна извинить руководителя-практика и так далее. Кажется, она поверила ему, потому что лицо ее опять сделалось очень серьезно, она выпрямилась за столом, приготовилась говорить о Дарвине. Но тут Дима опять выскочил со своим тостом, пришлось пить…
Сестра Урик и зять Афанасий тоже посматривают в его сторону, видят, как оживленно разговаривает он со своей полненькой зеленоглазой соседкой, и чему-то нескрываемо рады. Чему же они рады? Ах, они ведь его жалеют, одинокого, брошенного неверной женой!.. Они стараются все сделать для того, чтобы одиночество не так тяжело было ему, не переживал, не убивался зря, не мучился, вошел в нормальную колею. Вот и с Тамарой Васильевной познакомили, очень приятная девушка, лет двадцать пять, не больше, полненькая, умная, интересные разговоры ведет, приятно, И всем хорошо, все рады-счастливы, вот и выпьем за наше счастье, выпьем и закусим.
— А вам нравится здесь работать? Не тянет в город? Ведь при вашем уровне!..
— Нет, — живо ответила она. — Я работала и в городской школе. Должна сказать, что здесь интереснее, у детей проявляется большой интерес к знаниям, чем в городе.
— Любопытное и глубокое наблюдение, — похвалил Алексей Петрович.
— Да, да и не спорьте! А родилась я в Шумерлях.
— Можно сказать, горожанка, а предпочла жить и работать в деревне. Что-то в народническом духе.
— А хотя бы и так! — с вызовом отпарировала она.
— Молодец! Ну просто молодец! — похвалил он. — И вот мой племянник Демьян — тоже молодец.