но и сами потери понесли, тринадцать человек только тяжелораненых у нас было. Куда их девать? Тогда, понимаешь ли, разозленный немец против нас целую экспедицию предпринял, регулярные войска двинул. Предложил я раненых под ответственность Ивана Петровича Воронина сдать, нашего лучшего связного и разведчика из Ериховых Дубяг. Так и решили. Принесли их, бедных, сюда, сложили на лапник, плащ-палатками укрыли, а сверху опять лапник: с десяти шагов не различишь. А что делать? Фашист рыскает, базы наши окружены. И этих раненых Меланья Борисовна, жена Воронина, и их дочки, Тоня с Ниной, выходили. В Ериховых Дубягах немец стоял, а они каждый день, рискуя жизнью, с корзиночками за два километра, будто за грибами и ягодами, ходили. Лекарств никаких, бинты из наволочек. Меланья травы какие-то заваривала, коренья в ступе толкла, Тоня еду готовила, а Нина — ей тогда и двадцати не было — бинты стирала, перевязки делала, в изголовье у бойцов сидела. С питанием плохо было, последнее отдавали, у родственников и знакомых Иван Петрович по крохам хлеб собирал. Сестра Меланьина Прасковья достала где-то йоду немного, извести, таблеток стрептоцидовых. Этим и лечили. Заботой, конечно, брали, уходом, себя докторши не жалели. Это мы потом уж их докторшами-то прозвали. Пятьдесят дней и ночей по очереди дежурили Воронины возле раненых. Тоня уйдет, Нина заступает, потом сама Меланья с ложечки своими снадобьями ребят потчует, по дольке лепешку делит, молоко козье кипятит. А тут, понимаешь, холода ударили, дождь сеет, ветер промозглый наваливается. И немцы рядом. Болото только и спасало. Сейчас прямо и не верится, что все раненые выжили. Да, выжили! Выходила их Меланья с дочками, на ноги поставила. Начальник политотдела шестой партизанской бригады Федор Цветков там лежал. Сейчас он директор школы в городе Острове работает. Давай-ка к Меланье-то заглянем, тут уж рядом, хоть и не по дороге…
Ериховы Дубяги, глухая деревенька домов под тридцать, стоит на возвышении. Вторая изба от речки — Ворониных. Меланья Борисовна сидит на завалинке и вяжет чулок. Возле нее по лужайке бегает голенастая девчонка, гоняет хворостиной гусей.
— Пенсионерам мое почтение! — кричит с тропки Козаров и, как испанский гранд, шутливо размахивает своей задубелой соломенной шляпой.
— Ах, ты, батюшки! — вскакивает Меланья Борисовна. — Никак, Николай Васильевич!
— Он самый! Ставь, матка, яйки, млеко и шнапс в сорок градусов!
— А ведь и поставлю, родимый. Сынок у меня гостит, так бегала давеча в лавочку…
— Пошутил я, Борисовна. Некогда, понимаешь, в Блонске нас ждут.
— И не отнекивайся, не отпущу! Юра, глянь, кто пришел к нам!
Из сеней показался сын Меланьи Борисовны Юрий. Они обнялись с Козаровым: партизанили вместе, пуд соли съели…
В Ериховых Дубягах мы заночевали: не отпустила-таки Меланья Борисовна. На закате солнца сидели под навесом, вспоминали прошлое. Меланья Борисовна прослезилась: жизнь в деревне хорошая началась, а хозяин не дотянул, умер в трудные годы. Ивана Петровича схоронили с почестями лет пятнадцать назад. Он был председателем колхоза. Любили его люди. Юрий шофером работает в городе, Нина учительствует в Горско-Рогове, Тоню муж-офицер в Калининградскую область увез.
— Пять внуков у меня, — рассказывает Борисовна, — одних гостей провожаю, других встречаю…
Меланья Борисовна еще работает, бригадир в пример ее ставит. Она и за льном ухаживает, и амбар стережет, сортирует зерно на току. За партизанские дела наградили ее медалью «За боевые заслуги».
— Медаль-то у меня солдатская, — говорит Меланья Борисовна, — полковник вручал. Поздравления мне из военкомата присылают, как бойцу…
На второй день Борисовна вызвалась проводить нас до речки. В березняке она остановилась, помахала рукой. У меня в голове звучали слова ее рассказа о «госпитале»: «Страшно было, когда мы на телеге с Иваном раненых по лесу везли. Я морду-то лошади платком укрыла, целую ее, приговариваю: не заржи, голубушка, не выдай».
В Блонске встречала нас Мария Бушина. Она работает телятницей в совхозе, член партии. Муж у Марии Федоровны тракторист, три сына у них, старший, Виктор, в армии служит. Из группы девушек, выполнявших задания партизан, в живых осталась половина.
Маша водит нас по лесу. Вот он, парк, возле озера, где фашисты расстреляли остатки карательной роты. Низенький холмик зарос бузиной.
А вот то место, где школа была. Сожгли немцы школу. Гарнизон вскоре был ликвидирован. Боялись фашисты этой деревни. Носа туда не совали.
Следом за Блонском пали гарнизоны в Бызьве и Сорокиной Горе. Солдаты полностью перешли на сторону партизан.
Побывали мы с Николаем Васильевичем и в тех местах, где землянки были, у высотки, с которой они вели огонь по колонне эсэсовцев, на полевом аэродроме. Отряд Козарова влился потом во вторую партизанскую бригаду, где Николай Васильевич был начальником политотдела.
Побродив по лесам и деревням, постояв у обелисков, повстречавшись со многими бывшими партизанами, мы незаметно приходим на Желчу, где была мельница.
— Ноги сами меня сюда тянут, — говорит Николай Васильевич. — Давай-ка отдохнем малость, костерок запалим на старой теплине…
Зачерпнув котелком в омуте воду, он вскипятил чай. Сидим молча, пьем…
А солнце скрылось уже за зубчатой стеной леса. Стало прохладнее. Просвистели над головой утки и упали где-то за камышами. Было слышно, как за рекой, на ферме, смеялись доярки и позвякивали бидонами. Стреноженные кони допрыгали до омута и встали как вкопанные, к чему-то прислушиваясь. Я заговорил о том, что мельница — место особенное, Минковские — герои и надо бы как-то увековечить все это, камень хотя бы поставить, надпись выбить…
— Обыкновенные они… — печально говорит Николай Васильевич. — Таких семей, как Минковские, тысячи. Их фамилии на обелисках по селам обозначены. Никто не забыт… И Минковские значатся в Гвоздно. А что касается мест особенных, так они на каждом километре есть. Весь наш район, считай, памятник. Народ в сердце своем хранит все это. Хранит и никогда не забудет… Никогда…
Он подбросил в костер хворосту, и пламя озарило его обветренное лицо с плотно сжатыми губами.
РЖАНОЙ ХЛЕБ
Я хорошо помню, как впервые почувствовал землю. Было это давно, в детстве. Стояло тогда жаркое лето. Мы с Витькой Страховым пошли в лес за ягодами. Бродили целый день, устали и проголодались. Витька остался с пастухами у реки, а я покатил к дому один…
Ломоть черного теплого хлеба и теплая земля под босыми ногами — это идет у меня из детства. Это я всегда чувствую и помню. Земля и хлеб — они всегда вместе…
Недалеко от нашего села, за большаком Горький — Арзамас, есть Матренин бугор. Мы тут всегда отдыхали после дальней дороги. И я решил посидеть немного, глотнуть студеной водички из родника, который бил внизу,