здесь прежде всего следует назвать имя Форда Мэддокса Брауна, который хоть и не принадлежал к братству официально, но имел на прерафаэлитов большое влияние. Именно Браун рассказал Ханту, Россетти и Милле о братстве «назарейцев». В начале XIX века группа немецких художников отказалась продолжать обучение в Венской академии искусств и основала полурелигиозное общество, пропагандирующее простой и ясный стиль в искусстве. «Назарейцы» – так называли себя эти художники, работавшие впоследствии в Италии и Германии. Молодые британцы вдохновились опытом своих предшественников, а Форд Мэддокс Браун вошёл в ближний круг прерафаэлитов. Пусть он никогда не называл себя членом братства, его работы отвечают всем принципам прера-фаэлизма. Многие из них широко известны – например, «Прощание с Англией» (1852–1855, Бирмингемский музей), где изображён Томас Вулнер, один из прерафаэлитов, покидающий родину в поисках лучшей доли за океаном.
Братство «первого созыва» насчитывало семерых участников. Помимо уже известных нам трёх мушкетёров, в него входили юный живописец Джеймс Коллинз, жених сестры Россетти, его младший брат Уильям (будущий писатель и художественный критик), студент Фредерик Стивенс и тот самый скульптор Томас Вулнер, эмигрант. Вокруг да около маячило ещё с десяток любопытствующих и симпатизирующих личностей, одной из них был художник Уолтер Деверелл. Именно Деверелл стал сразу и добрым и злым гением в жизни Лиззи Сиддал – простой лондонской девушки, ставшей главной музой прерафаэлитов.
Испанское золото
Реализм и символизм – кажется, взаимоисключающие понятия! – соединялись в творчестве прерафаэлитов в единое и гармоничное целое. С одной стороны, им требовалась правда жизни и пресловутая верность природе. С другой, они ценили скрытый смысл, метафоры и красоту. Холман Хант составил художественную программу прерафаэлитов, где настаивал на том, что целью братства не служит желание подражать технике или сюжетам мастеров прошлого. У них другие ориентиры: простота, духовность, глубокая связь со всем природным, естественным, настоящим. Такой подход требовал глобального обновления традиции – и это касалось не только метода нанесения красок на холст. Прерафаэлитам отчаянно требовалась муза, модель, идеальная натурщица, которая сможет выразить все их убеждения и чаяния. Не напудренная аристократка, а живая, естественная, но при этом ещё и одухотворённая девушка, обладающая к тому же оригинальной внешностью. Вот почему художник Уолтер Деверелл, близкий прерафаэлитам, внутренне возликовал, увидев в шляпной мастерской некой миссис Гозер на Ковент-Гарден юную рыжеволосую модистку. «Идеальная Виола!» – решил Деверелл: он трудился тогда над картиной, вдохновлённой бессмертной шекспировской пьесой. Само присутствие мисс Элизабет Сиддал даст новые силы увядшему вдохновению Деверелла, вот только как уговорить её позировать? Мать девушки ни за что не допустит этакого распутства!
Шёл 1849 год, викторианская эпоха пребывала в самом своём расцвете, и позировать художникам считалось ничуть не менее грешным делом, чем заниматься проституцией. Уолтер решил пойти в обход и убедил свою собственную мать провести переговоры с миссис Сиддал – пусть женским языком объяснит, кто такие прерафаэлиты, убедит в благонадёжности намерений молодого мастера, ну и пообещает хорошую оплату почасового труда.
Сегодня, глядя на портреты (их много) и фотографии (сохранилась всего одна) Элизабет Сиддал, хочется сказать, что она как будто сошла с полотен прерафаэлитов, но на самом деле она вошла в их полотна. Эта стройная белокожая девушка как будто добавила волшебной пыльцы в их краски – и до той поры мёртвые картины внезапно ожили, не растеряв ни капли магии.
Элизабет стала тем последним необходимым компонентом, который объединил прерафаэлитов в единое целое – с этим не справился бы ни один манифест, ни одна учёная статья или критический отзыв. Несмотря на отличия манеры и стиля, разную мощь таланта и усердия, картины прерафаэлитов всегда узнаваемы, и дело здесь не только в ярких красках и тщательно прописанных деталях, но и в том, что женские образы Россетти, Ханта, Милле, а позднее – Морриса и Бёрн-Джонса всегда несут в себе частицу души Элизабет Сиддал, хранят её меланхоличность и тайную грусть.
Поистине, Уолтер Деверелл обладал острым взглядом и прекрасным чутьём, вот только нашёл он сей алмаз не для себя. Мать Уолтера действительно уговорила миссис Сиддал разрешить дочери позировать художнику, но как только счастливый Деверелл уселся за мольберт, так тут же осознал, что понятия не имеет, как передать на холсте сложный цвет волос модели – диковинный тёмно-рыжий оттенок, для которого не годятся простые краски…
Деверелл, наивная душа, обратился за помощью к своему другу Данте Габриэлю Россетти, и тот, придя в мастерскую, впервые увидал красавицу Лиззи. Бледная кожа, печальные глаза, волнистые длинные волосы, которые впоследствии будут называть «прерафаэлитскими»… Девушка простого происхождения, из многодетной лондонской семьи – и такой взгляд, благородство в каждом жесте, откуда что взялось?
Семья действительно была не из аристократических, зато с претензиями. Отец зарабатывал на жизнь изготовлением столовых приборов, но при этом верил, что обладает правами собственника какой-то дербиширской гостиницы. Он тратил много сил на то, чтобы доказать этот статус собственника, пока у кого-то из домашних не лопнуло терпение – и все документы, кропотливо собранные мистером Сиддалом, не сгорели в камине. Сиддалы жили на Чарльз-стрит, в доме № 7 – именно здесь 25 июля 1829 года появилась на свет Элизабет. Детей в этой семье с ранних лет приучали к труду, но в то же время внушали, что они имеют право на нечто большее, чем всю жизнь мастерить шляпки для богатых леди. Лиззи, например, интересовалась поэзией и живописью, она даже показывала свои рисунки кому-то из знающих людей, и знающие люди сказали, что у неё имеются способности. Позировать настоящему художнику – отличный способ приблизиться к мольберту, пусть и с другой стороны. Возможно, именно об этом думала Элизабет, когда в мастерскую Уолтера Деверелла ворвался Данте Габриэль Россетти и потерял дар речи, увидев перед собою воплощённую мечту.
– Испанское золото! – сказал он, потрясённый действительно редким цветом волос девушки. Деверелл рисовал с неё Виолу, переодетую Цезарио, себя он изобразил в облике Орсино, а шуту Фесте придал черты своего друга Россетти. Данте Габриэль был исключительно хорош собой, Лиззи не могла этого не заметить. А бедняга Деверелл не мог не заметить того, что художник и модель действительно созданы друг для друга…
Россетти влюбился в Элизабет и совершенно очаровал её. Увы, эти сеансы позирования оказались вовсе не так безопасны, как кое-кто обещал. Данте Габриэль имел прекрасное образование, был поэтом и переводчиком, издавал, пусть и недолгое время, журнал «Герм», пропагандирующий идеи прерафаэлитов. Он умел, кажется, всё: делал витражи, писал акварели, сочинял действительно очень недурные стихи, переводил Данте… Прибавьте к этому романтический ореол художника-революционера, стремящегося вытащить