Не смолкает крик проводников. Солнце высоко, тепло, природа нежится в пахучей зелени. Глаза радует бездонная синева неба и оставшаяся позади даль, повитая тончайшей лазоревой дымкой.
Через полтора часа мы выбрались на первую террасу и раскинули свой табор под знакомой елью, где жили в прошлом году. Улукиткан занялся делами на стоянке, остальные с оленями отправляются за оставшимся под скалою грузом. Я до обеда решаю пройти вперед -- прорубить проход.
Со мною увязался Кучум. Он за последнее время окреп. Длинная черная шерсть, расчесанная ветром и чащей, лоснится, и как кстати на его широченной груди белая манишка, а на передних ногах -- белые чулки. Как гордо он носит в легком беге свой пушистый хвост, загнутый крючком на спину.
За ельником меня встречает нежный запах рододендрона. Как приятен он здесь, среди сырых скал! Я взбираюсь на прилавок, рву, вернее, наламываю целую охапку этих светло-розовых цветов, оставляю их на тропе, иду дальше.
По пути захожу полюбоваться водопадом. Тугой струей вода вырывается из-за верхней грани второй террасы, разбивается в пыль о выступы скал, подстерегающих ее снизу. Густые пары окутывают мрачную щель водопада. Но какое это чудесное зрелище в солнечный день! Сколько красок, и как удачно они мешаются, порождая новые и новые цвета, то нежные, то яркие, то еле заметные глазу!
Выбравшись на верх второй террасы, я услышал короткий, но тревожный крик птицы: это копалуха предупреждала свое семейство об опасности. Птица, пользуясь полуденной тишиною, может быть, впервые вывела птенцов на зеленую площадку. Надо же показать им местность, научить искать корм, разбираться в звуках, внушить им, что окружающий мир полон врагов и что даже тишине не следует доверяться. Много забот у матери, пока повзрослеют птенцы.
Я подумал: хорошо, что где-то отстал Кучум, иначе встреча кончилась бы большой неприятностью, и прежде всего для цыплят.
Но где же затаилась копалуха? Глаза внимательно обшаривают площадку, заросшую мелкой травой и усыпанную камнями, да разве увидишь на этом серо-зеленом фоне затаившуюся птицу! А ведь она тут где-то близко и, вероятно, следит за мною.
С минуту продолжается наш молчаливый поединок. Но вот неожиданно вздрогнул кустик травы, и там вырос настороженный силуэт птицы с вытянутой шеей.
"Ко... ко..." -- слышится ее отрывистый говорок, и тотчас же рядом с ней зашевелилась трава, и я вижу цыплят -- светлые пушистые комочки. "Ко... ко..." -- повторяет мать и ведет свое семейство к кустам.
В этот миг сзади меня хрустнула веточка, и на площадку вырвался Кучум, уже уловивший глухариный запах. Я даже не успел крикнуть, остановить его. Но случилось неожиданное: копалуха бросилась навстречу собаке, упала, словно подраненная. Кобель затормозил бег, распахнул пасть, но промахнулся. А птица, отскочив, снова упала и, волоча крылья, повела от птенцов одураченную собаку. Кучум разгорячился, вот-вот схватит ее, но та всякий раз успевает подняться в воздух. Наконец, оба исчезают в лесу, и я от души смеюсь над глупым Кучумом.
Что же стало с цыплятами? Их нигде не видно, но они, конечно, здесь, на площадке, в траве. Попробую-ка разыскать их.
Я наклоняюсь к земле и вижу, один затаился между камней ни живой ни мертвый. Только внимательно присматриваясь, его можно заметить, А вот и другой. Но на этого без смеха смотреть нельзя: голову засунул под прошлогодний лист, а сам весь на виду, воображает, что спрятался. Я вижу еще одного, он лежит сверху на клочке коры, плотно прижавшись к ней, вытянув шею и закрыв глаза, уверенный, что в таком положении ему не грозит никакая опасность.
Я перекладываю его с коры к себе на ладонь и терпеливо наблюдаю, что же будет с ним дальше? Жду долго. Цыпленок лежит бездыханным комочком, даже сердечко его, кажется, не бьется. Не умер ли он? Начинаю присматриваться. Вижу, он осторожно, по-детски воровски, открывает один глаз, смотрит на меня и снова слепнет. Ага, хитрец, притворяешься!
Кладу цыпленка на землю, отхожу, а сам оглядываюсь. Интересно, как долго он будет изображать мертвого? Вижу, глухаренок опять осторожно открывает один глаз и вдруг вскакивает и, спеша изо всех сил, удирает без оглядки в кусты, беспомощно трепыхая крошечными крылышками. Только теперь, услышав шорох травы, вскочили и остальные. Смешно качаясь на бегу, они тоже скрылись в кустах. Их оказалось шесть.
Я уже возвращался, когда над площадкой послышался торопливый шум крыльев: это копалуха прилетела к оставленным детям. Она уселась на лиственнице и с беспокойством стала осматривать площадку. Затем бесшумно опустилась на землю, подняла высоко голову, чтобы дальше видно было, и осторожно стала звать детей: "Ко-ко-ко..."
А сама оглядывается, сторожит тишину, не прозевать бы врага...
Я видел, как из кустарника разом выкатились бледно-желтые шарики, как они окружили мать и как та поспешно увела детвору в чащу леса.
Уже на спуске с террасы мне встретился Кучум. Ну, и прокатила же его копалуха! Не отдышится, язык висит сбоку, морда растерянная, -- видно, понял, что обманула его птица.
На обратном пути я забираю рододендрон и с пахучей ношей возвращаюсь на стоянку.
Нахмурилось небо. С лохматых граней откосов в ущелье сполз туман. Пошел дождь.
Марь неузнаваема: по ней, среди кочек, бродит стадо пестрых оленей, рядом со старой елью стоят палатки, пологи, горит костер, слышится человеческий говор. И как-то странно все это здесь на высоте скал, вечно безлюдных. Наши только что поднялись с грузом и теперь готовят ночлег.
-- Однако, долго будет дождь, -- говорит Улукиткан.
-- Почему ты так думаешь?
-- Так хочет море. Когда оно сердится -- посылает на землю груженые тучи. Много дней будет дождь. Так всегда бывает летом.
Мы пьем чай у костра, кто стоя, кто примостившись на дровах. Во тьме ходят олени, изредка стряхивая с себя дождевую влагу.
Утро не приносит утешения. Тяжелый туман, цепляясь за вершины гор, нехотя ползет на запад, обильно увлажняя и без того размокшую тайгу. Безветренно. Молчат птицы, сникли комары, не откликается эхо, и на душе досада -- все это признаки наступившей длительной непогоды.
В приглушенной сыростью тишине живет только ручей. Тесно стало ему в русле, распирает плечами берег, сталкивает валуны, бушует.
Но к полудню совершенно неожиданно на тайгу набросился ветер. Дождь перестал. Зашумел обрадованный лес, сбрасывая с листвы влагу. Отступил к вершинам туман и там затаился в расщелинах скал. Вскоре ветер перешел в настоящий ураган, и царство тишины и покоя превратилось в кромешный ад: треск, стон падающих деревьев, грохот скатывающихся камней буквально оглушили нас. Лагерь наш тоже растерзан -- ветер разметал огонь, разбросал висевшую одежду, сорвал пологи, палатку.
-- А ты, Улукиткан, говорил, что дождь надолго, -- напоминает Василий Николаевич, подбирая разбросанные вещи.
Старик посмотрел на небо, прислушался к ветру и вздернул плечи.
-- Однако, ветер дурной, напрасно дует, море сильнее его, дождь все равно будет, -- отвечает он уверенно.
Через полчаса ветер затих так же внезапно, как и появился. Туман над нами поредел, и сквозь него обозначилось солнце, стало немного светлее.
Мы собираем вещи, разжигаем костер. Трофим с Василием Николаевичем садятся за починку пологов и палатки. Тайгу сушит теплый, ласковый ветерок, налетающий снизу мягкими струями. Но онемевшая природа упорно молчит, и почему-то туман все больше копится по щелям, свисая снежной бахромой со скал. Воздух остается тяжелым. Знаю, все это признак непогоды, но уж очень обнадеживает посветлевшее небо на юге, и я, доверяясь ему, даю команду свертывать лагерь, выступать.
Ловлю на лице Улукиткана удивление.
-- Ты начальник, я должен подчиняться, но скоро узнаешь, как ты ошибся, -- сказал он, снимая с колышка узды и отправляясь с Лихановым за оленями.
Когда все было готово, Улукиткан надел плащ, подпоясался, подтянул ремешки на олочах и из потки достал свою старенькую шапку.
-- Дождь долго будет, напрасно уходим от нагретого места, -- говорит он, беря в руки повод переднего оленя.
Караван тронулся. Крик погонщиков, треск сучьев под ногами оленей, людской говор не могли разбудить эхо. На небе вдруг исчезли обнадеживающие просветы. Туман свалился в лощину и накрыл нас. Сразу стало холодно и сыро.
Только мы успели перебрести ручей, как пошел дождь, мелкий, густой, точь-в-точь такой, какой шел до урагана. Теперь ясно всем, что прорвавшийся ветер только на короткое время изменил обстановку на небе, но моря он действительно не победил, и оно продолжало бросать на материк бесконечные полчища "груженых туч".
Медленно взбираемся на верх террасы. Олени с трудом преодолевают крутизну. Одежда на нас уже успела промокнуть и отяжелеть. В душе у меня досада на себя: напрасно взбаламутил всех, неверно решил. Теперь я готов раскаяться, но уже поздно.