Нас встречают жители стоянки.
-- Живой! -- кричит Улукиткан, увидев Глеба, и, здороваясь, долго держит его руку, все еще не веря своим глазам. -- Это как же? -- удивляется он.
-- Что вы на тот свет меня сталкиваете, не хочу, вот и все! -повеселев, кричит Глеб.
-- Правильно, Глебушка, -- заступается Василий Николаевич. -- Там и без нас народу много, а тут и веселее, и работы непочатый край!
Трофим, обняв Глеба, тискает его в каком-то безудержном порыве. А тот, обрадовавшись такому радушному приему, дико гогочет, широко разевая зубастый рот. Освободившись из объятий, он заголил рубашку и стал хвалиться багровыми пятнами на животе.
-- Видишь? Ну и прокатило меня! Одни, брат, страсти!
Ошеломленный появлением "утопленника", Трофим поглядывал то на нас, то на Глеба.
-- Значит, поторопились с отправкой тебя на тот свет, поживи еще, поживи, -- говорит он улыбаясь. -- Наделал ты хлопот! Тут одна инструкция по вашему брату, по утопленникам, чего стоит! Утонуть-то что, а вот попробуй отчитаться за тебя!
-- Однако, счастливый, рубашка на тебе, смерть не берет, -- говорит, ощупывая Глеба, Лиханов. -- Там, смотри, на лиственнице Трофим что-то писал про тебя, ходи и читай.
Я пошел вместе с Глебом. На толстой лиственнице была стесана кора и сделана надпись:
"ЗДЕСЬ 12-го ИЮНЯ 1951 ГОДА УТОНУЛ РАБОЧИЙ ЭКСПЕДИЦИИ ГЛЕБ БЕЗРУКОВ. ЕГО ВМЕСТЕ С ОСТРОВОМ СМЫЛА ВОДА".
Глеб долго читал надпись, как бы вникая в смысл каждого слова, проверял, не вкралась ли какая ошибка, но вдруг рассмеялся детским, наивным смехом:
-- А зарплату-то теперь мне будете платить? Может, по месту жительства, с того света, получать придется?..
-- Смейся, да не забывай, почаще оглядывайся, чтобы на старую стежку не выйти, будешь кулаком слезы вытирать, -- говорил подошедший к нам Трофим.
III. Перед нами Становой. Глеб не унимается. Ненастье над перевалом. Чудесный альбинос.
Устье Лючи теперь имеет широкое горло, более ста метров, за счет исчезнувшего острова. На его месте образовалось галечное поле, заваленное огромными деревьями, принесенными рекою с вершины. Тут им, вероятно, и доживать свой печальный век, ибо унести их дальше сможет только новая большая вода. На последнем километре в Лючи вливается несколько рукавов из Зеи, это серьезное предупреждение, что скоро район слияния рек подвергнется большим изменениям, на "торжественном" начале которых нам довелось присутствовать.
Пустынно стало на устье Лючи без острова. Почему-то подумалось: куда девались его обитатели, считавшие остров своей родиной? На его берегах жили беззаботные кулички, хлопотливые трясогузки, в чаще густого леса держались пеночки, дрозды. У изголовья, на полузасохшей лиственнице с обломанной вершиной, было гнездо скопы ("рыбака"). На острове у всех пернатых обитателей имелись свои излюбленные места на вершинах елей, на тополях, откуда разодетые синицы встречали песнями восход и провожали солнце. Там был свой маленький мир, отгороженный от большой тайги речными протоками. И вот его не стало.
Надо идти. Но Глеб совершенно босой, а из запасной обуви ни одна пара не лезет на его "медвежью лапу". Опять забота Василию Николаевичу. Он что-то кроит из брезента, пришивает выпрошенную у Николая лосину и явно досадует на Глеба. А тому хоть бы что: кажется, повторись наводнение, он и с места не сдвинулся бы...
На второй день, шестнадцатого июня, когда уровень воды в Лючи упал до летнего, наш караван перебрел реку и по проложенной нами в прошлом году тропе благополучно добрался к вечеру до подножья Станового. Тут все памятно, знакомо. Василий Николаевич даже опознал недогоревшие тогда головешки дров. Палатки, пологи поставили на прежних местах, и вдруг показалось, будто мы и не уезжали со Станового.
Снова любуемся его бурыми скалами самых причудливых форм, их величайшим хаосом. С поднебесной высоты падают ручейки, разбиваясь на каменных глыбах в миллионы сверкающих брызг и окутывая гранитные стены легким паром. Закинув голову, вижу вверху иззубренные края откосов, за ними острые гребни, все в развалинах. А еще выше, за широким снежным плащом, в безоблачном небе -вершины главного хребта. Мертвенно-серые, они кажутся доступными только солнцу.
Ощущение великой радости, что ты почти достиг желанного, охватывает меня. Становой и на этот раз поразил всех нас своей дикостью. С первого взгляда кажется, будто ты ничего более грандиозного и не видел.
Мои мысли уже там, на высоте, среди каменных конусов, цирков и скал, нависающих над глубоченными пропастями. Желание скорее проникнуть туда все сильнее овладевает мною. Еще два-три дня, и мы испытаем свое счастье.
Есть минуты, когда самые сложные ситуации предстают перед тобою в розовом свете. Сегодня все кажется доступным.
Где-то за горами в безмолвии гаснет закат. Меркнет небо. Загораются светлячки звезд. В тесном ущелье ночь, убаюканная мелодичным шепотом колокольчиков да поздней песнью дрозда.
В темноте под сводом старых лиственниц -- лагерь, освещенный костром, -- удивительное зрелище. Пляшут тени стволов, как живые колышутся палатки, в бликах пламени ломаются лица людей. В воздухе дразнящий запах густого варева. Трофим возится с тестом. Улукиткан мастерит из тальника хомутики для оленей. Глеб спит. Лиханов пасет стадо. Собаки наблюдают, как Василий Николаевич печет лепешки, складывая их стопкой поодаль от огня, ждут, когда он вспомнит про них.
-- Как думаешь, завтра на перевал пойдем или тут дело есть? -спрашивает Улукиткан, поворачивая ко мне загорелое лицо.
-- Видимо, задержимся. Через месяц сюда придут нивелировщики, им будет очень трудно идти через Ивакский перевал, круто и высоко. Надо обследовать вершину левого истока. Помнишь, мы в прошлом году с гольца видели там низкое место, может, пропустит.
-- Что ты! -- протестует проводник. -- Если бы пропустило, эвенки давно там ходили бы.
-- Пусть кто-нибудь завтра сходит, посмотрит, а я поднимусь на правобережную вершину, взгляну сбоку на хребет, есть ли проход по нему.
-- Старика не берешь?
-- Пойдем, если охота.
-- Как неохота, если надо.
-- А мы с Трофимом прогуляемся по истоку, -- говорит Василий Николаевич.
-- Вот и хорошо, завтра у нас будет полностью занят день.
Незаметно подобралась и полночь. Когда ложились спать, сквозь поредевшие кроны просачивался серебристо-дымчатый, похожий на туман, свет. Скалы придвинулись, потеряв свой грозный облик.
На рассвете ко мне под полог приполз Трофим.
-- Вести какие? -- встревожился я.
-- Нет. Пусть Глеб идет со мною, что ему бездельничать, а Василию поотдохнуть, у него нога поранена.
-- Боюсь, как бы парень тебе обузой не был, возьми Николая.
-- Уж как-нибудь я с ним справлюсь.
-- Справишься? Сам-то ты как себя чувствуешь? -- спросил я серьезно.
-- Неплохо. Походы меня не утомляют.
-- И все-таки тебе надо беречься. -- И мы выбрались из-под полога.
Предложение Трофима не обрадовало Глеба. Он нахмурился, неохотно собирался, делал страдальческое лицо, но, не найдя сочувствующих, ушел, волоча за собою ленивые ноги.
-- Какой это люди, тьфу!.. -- сплюнул в сердцах старик, шепотом бормоча проклятия.
Синее небо все в белых барашках. Восход тихий, нежно-розовый, ветерок чуть колышет воздух. Какое благодатное утро!
Мы уже готовы были переходить реку, как из стланиковой чащи вышла Майка. За ней высунулся Баюткан.
-- Друзья пришли! -- кричит Василий Николаевич.
Улукиткан сбрасывает котомку, достает из потки сумочку с солью, кормит свою любимицу, затем осторожно подходит к Баюткану, вытянув далеко вперед приманку. Тот пугливо отскакивает, дико косится на старика. Но соблазн велик. Точно убедившись в благих намерениях человека, с осторожностью берет лакомство и тут же исчезает. Следом за ним убегает и Майка.
Я не могу понять, но что-то есть общее в уже повзрослевшей Майке с этим полудиким оленем. Боюсь, как бы она не одичала, сдружившись с ним.
Мы со стариком переходим два истока, исчезаем в глубине ущелья. Весь день бродим по отрогам. Этот поход не рассеял сомнений и никаких изменений не внес в наши планы. Мы видели только южные склоны хребта, но они не давали полного представления об этих горах.
На табор явились на второй день к вечеру.
-- Чего это вы так долго задержались? -- встречает нас Василий Николаевич, и я по тону его догадываюсь, что какая-то новая беда стряслась с жителями нашей одинокой стоянки.
-- Что случилось?
-- Трофим вчера не вернулся, нет его и сегодня.
-- А где Глеб?
-- Он тут. Да разве от него добьешься чего-нибудь путного, затвердил -не знаю -- и все! Из палатки вылез Глеб.
-- Ты где бросил Трофима? -- спрашиваю.
-- Не маленький он, что его бросать, сам ушел, а куда -- не знаю.
-- Но вы же пошли вместе в вершину ключа, почему же ты вернулся один? Что случилось?
-- Да что вы пристали, будто я украл или убил кого?!
-- Еще бы этого не хватало! Где Трофим, отвечай! -- и я чувствую, как мною овладевает гнев.