class="p1">— Спасибо, что убедил ее придти. — говорит ее мать, протягивая руки, чтобы обнять меня.
Я напрягаюсь, но повторяю её движения. Когда я наконец сбежал в подростковом возрасте, я понял, что должен притворяться. Придется приспосабливаться. Придется играть роль нормального человека. А нормальные люди обнимают потенциальных родственников со стороны невесты. Это не значит, что я женюсь на ней. Но это именно то, на что претендует Ремеди.
Почему я терплю столько дерьма ради нее.
— Было приятно познакомиться. — говорю я. — Я буду честен. Она всегда хочет остаться дома. Настоящий домосед. Это первое свидание, на которое она позволила мне пригласить ее за последние недели.
Ее мать оживляется.
— Тогда нам следует делать это почаще!
Ремеди хлопает меня по плечу, чтобы заставить заткнуться, и я выдаю свою заученную улыбку. Мне нравится выводить ее. Я киваю в знак согласия ее матери, и у Ремеди отвисает челюсть. Мы обмениваемся последними объятиями, затем ее мать и ее парень уходят, оставляя Ремеди и меня одних в вестибюле.
— Я пока не хочу возвращаться домой. Ты хочешь остаться здесь на некоторое время? — спрашивает она, указывая на лестницу, ведущую на верхнюю палубу. — Я принесу нам выпить. Встретимся в холле.
Я не сомневаюсь в этом, и поднимаюсь по ступенькам в гостиную, нахожу свободное место вдоль перил, подальше от тех немногих людей, которые еще не ушли. Осталось всего несколько минут, прежде чем мы сможем сосредоточиться на моей части сделки.
Облокачиваясь на перила, я вглядываюсь в темноту.
— Привет. — говорит мужчина сбоку.
Его красный нос пульсирует между пухлыми щеками.
— Я тебя откуда-то знаю. — я поворачиваюсь в сторону воды.
— У меня такое лицо. — бормочу я.
— Это что, шрам? Эти глаза. Я бы узнал их где угодно.
Я отодвигаюсь, но мужчина придвигается ближе, таращась на меня, как пьяный кусок дерьма.
— Ты делал вентиляцию в моем доме в прошлом году, верно? На Coastal Way? Классная работа, чувак. Теперь летом мы не умираем от жары.
Вентиляция годовой давности? Дерьмо. Видел ли он меня во время одного из убийств?
— Я не понимаю, о чем вы говорите. — предупреждаю я. — Отойди.
— Ты хорошо выглядишь. — говорит он, похлопывая меня по рукам. — Весь нарядный. Стильный. Чистый. Сегодня у тебя свидание с девушкой или что? Она видела тебя в рабочей одежде? Ты выглядел грязным, черт возьми…
Я хватаю его за воротник рубашки, отрывая его ноги от земли. Мои клыки поблескивают на свету, и это заставляет его сглотнуть. Страх плывет в его глазах, как стая рыб без определенного направления.
Я не должен привлекать внимания к этому мудаку, но он вывел меня из себя. Он пьяный сукин сын, по которому все равно никто не будет скучать. Но здесь нет места, где можно легко спрятать тело. Даже если я выброшу его задницу в океан, кто-нибудь увидит.
— Ты меня не знаешь. — рычу я.
Мужчина сглатывает, и наконец-то молча кивает.
— Кэш? — зовет Ремеди.
Взгляд пьяного мужчины скользит к ней, стоящей позади меня, и я отпускаю его, позволяя ему упасть на землю. Я поворачиваюсь к ней лицом, в то время как пьяный мужчина поспешно уходит.
Ремеди поднимает два бокала. Мохито для нее и скотч для меня. Я хватаю его, благодаря ее, но пока не делаю ни глотка.
— Что случилось? — спрашивает она, и ее голос полон понимания.
— Пьяный мудак. — говорю я.
Больше об этом нечего сказать.
— Итак, я познакомился с твоей матерью, но как насчет твоего отца? Где он?
Я также могу убить ее биологического отца. Черт возьми, мне нужно поскорее кого-нибудь убить. Давление в моих костях нарастает. Ее взгляд останавливается на воде, плещущейся под нами.
— Мой настоящий отец умер, когда я была маленькой. — говорит она.
Я знаю это. В этой истории есть еще кое-что, но я могу сказать, что она не хочет делиться этим прямо сейчас.
— А твой отчим? — спрашиваю.
— Я не разговаривала с ним после развода.
Она смотрит на воду так, словно видит видения из своего прошлого, тонущего в темноте. И по какой-то причине, когда я вижу ее такой, мое сердце учащенно бьется, как будто я знаю, каково это. Но я ничего не делаю.
Ее боль — это ее боль, а моя — это моя боль.
Вы можете понять, как это больно, но вы никогда не сможете узнать, каково это на самом деле. Но я не могу удержаться и кладу руку ей на поясницу. Я хочу, чтобы она знала, что я все еще здесь ради нее.
— Ты можешь рассказать мне. — говорю я тихим голосом.
Она отказывается смотреть на меня.
— Ты все еще будешь хотеть меня? — спрашивает она, и ее голос доносится до океана внизу.
— Да.
Она выпивает половину своего мохито.
— Раньше он прикасался ко мне. Под моей пижамой. После того, как я приняла душ. Это всегда было нежно, понимаешь? Он заставлял меня чувствовать себя хорошо. Но я знала, что это неправильно, и чувствовала себя такой виноватой. Каждый раз, когда я просила его остановиться, он напоминал мне, что не причиняет мне боли. Он не был груб. Как будто у меня не было никакой силы. И он заставил меня сказать вслух, что это не больно. Потом он убедил меня сказать, что мне это тоже понравилось.
Моя голова раскалывается, вспышки света размывают границы моего зрения.
— И никто не знал? — спрашиваю я.
— Однажды я пыталась рассказать своей маме. Но она мне не поверила, и когда мой сводный брат Броуди подслушал, он сказал, что убьет меня, если я скажу, что его отец снова сделал что-нибудь подобное. И ты знаешь, Броуди тоже причинял мне боль, но я могла справиться с этой болью. Это было легче переварить. С этим легче разобраться. Но мой отчим? Он никогда не останавливался, пока не кончал. И я чувствовала, что не могу никому рассказать, понимаешь? Зачем пытаться устроить кому-то неприятности, если технически они никогда не причиняли тебе вреда?
Ярость закипает внутри меня, ощущение покалывания, от которого чешется кожа головы. Я буду первым, кто признает, что постоянно злоупотребляет своей властью над другими, включая Ремеди.
Я причинил Ремеди боль, точно так же, как это сделал ее сводный брат. И, честно говоря, меня не волнует, что ее отчим исказил ее чувство здоровой привязанности, потому что это случилось и со мной. Это дает нам понимание друг друга.
Мне не чужда такая гребаная "любовь".
Что меня больше всего бесит, так это то, что ее отчим использовал такие связи, как семейные, заставляя