этот раз? — наш рыцарь даже и не думал скрывать откровенной насмешки.
— Это невозможно объяснить! Я это чувствую! — ответил я, срубая тонкий высохший ствол.
Пользуясь остановкой и перерывом в этом бесконечном дожде, мы пошли пополнять запасы дров для фургонной печки.
— Погоди, — брат вогнал лезвие обычного топора в только что поваленный ствол дерева. — Ты сам говорил, что есть вещи, которые кроме Элейны знать никто не мог. Та твоя просьба запомнить, что ты её любишь, слова из этой её сказки про розы, цветущие от любви… Понимаешь, тут такое дело… Как минимум два артефакта, камень выбора и артефакт императорского рода, подтвердили, что эта девушка Элейна Орландская. Эта девушка знает вещи, о которых могла знать только Элейна Орландская. Она выглядит, как Элейна Орландская. То есть, как бы ты не отказывался это признавать, эта девушка и есть Элейна Орландская. А твоё "я чувствую, что это не так" просто нежелание признавать очевидного!
— Да, ты правильно говоришь… Но мелочи… Мелочи есть, и они царапают. — Попытался я передать свои ощущения. — Как она держится, как ест… Помнишь, я передал ей кружку с отваром и удержал её руки в своих? И она не вспомнила этот жест. А он был нашим. А характер! Ну, не было всего этого в Элейне. Она… Она была доверчива, как оленёнок в императорском парке, мягкая, нежная, наивная. А сейчас это сталь, завернутая в бархат! У меня такое ощущение…
— Это у меня ощущение! — перебил меня Винард. — Что тебя отец всё время головой о трон бил. Вполне в его духе и объясняет, почему ты так на этом троне зациклен.
— Почему она не вернулась на Изумрудный остров? Почему? Зачем ей всё это? Возня на кухне какого-то трактира, где собирается, чуть ли не сброд? А выступления на улицах? Уборка, стирка! С ума сойти. — Выложил я то, что давно не давало покоя.
— Да вот чтобы с ума и не сойти. Она же прямо сказала, на Изумрудном острове слишком много воспоминаний. Ты же рядом был во время разговора. Чем слушал? — устало сказал Винард. — Девочка не считает себя жертвой твоих интриг. Она говорит, что это она погубила свою семью. А то, что она не оставляет себе времени, чтобы подумать и вспомнить, говорит о её боли больше любых слов. Посмотри на неё, она же одна старается не оставаться. Даже вон, в крыса своего вцепилась и не расстаётся с ним. Ты не думал, что она загоняет себя, чтобы не вспоминать, чтобы заглушить боль, чувство вины и не думать обо всех, кого она потеряла? Когда умерла моя мама, в чьей смерти моей вины не было, я несколько дней складывал дрова. И мама долго болела, я очень боялся того, что она умрёт, но знал, видел, что это неизбежно. А она? Ты хоть понимаешь, какой мрак у неё в душе? Она просто боится Изумрудного острова и покоя, потому что тогда негде будет от всего этого прятаться. А так… Чужое место, постоянная усталость от непосильного труда. Ей, аристократке в Страж ведает каком поколении, полы мыть и тесто месить явно нелегко. А она вновь и вновь берётся за невыполнимые задачи. Это её щит, она прячется за ним, защищается. А всё твоё ощущение и это "чувствую" это всего лишь ущемлëнное самолюбие. Как же так, она не пытается в каждом подошедшем угадать тебя и не ищет напоминаний о тебе! А о том, что она не хочет себе напоминать о тебе, своей влюблённости в тебя и о том, к чему это привело, ты не подумал?
— Она любила меня! Слышишь?! Я для неё был всем, мне одному она верила и доверяла! Такое не исчезает просто так! — сорвался я, выплескивая накопившуюся за это проклятое путешествие злость и раздражение.
— А оно и не просто так исчезло! — Винард тоже схватил меня за грудки́. — Пыточные это совсем не просто так!
Эти слова прозвучали пощёчиной, или скорее потоком ледяной воды, мгновенно отрезвляющим и усмиряющим гнев.
— Может для неё, принять после всего то, что она твоя Истинная, всё равно, что последний шаг во тьму. Последнее предательство? — уже гораздо тише произнёс Винард.
— Тише! — резким жестом я потребовал от него молчания. — Что это?
Винард тоже начал прислушиваться. Шум ветвей был слишком сильным и непохожим на тот, что был от ветра. Мы осторожно двинулись к краю небольшой опушки. Я приготовился, острый трёхгранный клинок удобно лёг в руку. Но в это время похожий шум раздался чуть в стороне от нас.
— Может птица какая-нибудь? — пожал плечами Винард, внимательно осматриваясь по сторонам.
Кроме нас поблизости никого больше не было. Но на всякий случай дальше я молчал. Но то, что я не говорил, не означало, что я перестал об этом думать.
Вот уже вскоре предстояла и первая переправа. Те разговоры, что велись в фургоне, могли бы разозлить, особенно то, какую окраску придавали всему происходящему рассказчики. Особенно остроухий.
По его лысой башке я отвешивал подзатыльники с особым удовольствием. Впрочем, и с Винардом "разговаривать" мне тоже нравилось.
Интересно, а кто-нибудь из этих умников вспомнит о восстании ножей? Давно конечно было. Но нет, о глариусах никто не вспомнил. Глариусами становились крепкие мужики, в основном бывшие военные или неудачливые наёмники, которые умели драться и владели оружием. Причём становились только одним способом, продавая себя в бойцовскую школу. И купивший такого неудачника владелец школы потом зарабатывал на боях этого самого неудачника с другим таким же неудачником.
А потом неожиданно в одном из городов на Кинжале, куда мы, кстати, и направлялись, в такой вот школе началось восстание. Большая часть населения острова была просто вырезана теми самыми ножами, которые выдавали бойцам перед выходом на арену. Продавшие себя неудачники, недовольные отношением и условиями, подняли бунт.
Просто никто вовремя не отреагировал на разговоры. А потом пришлось развешивать вдоль дорог на Кинжале тушки бунтарей. Как пример, что будет с теми, кто будет бунтовать и убивать жителей империи. Но о том восстании, когда ошалевшие глариусы резали всех, не разбирая, кто там прав или виноват, никто не вспомнил. Хотя даже нищим тогда досталось.
Меня эти разговоры не задевали. А вот встреча Элейны и бывшего флагмана, почему-то вызвала непонятное волнение. И её слова… Они разозлили! Каждая фраза, словно нарочно показывала, что главное место в жизни моей Истинной отдано памяти о давно умерших людях.
А я привык считать это место своим. И уступать его герцогу не собирался.
И снова в голове закрутилась мысль,