Читать интересную книгу "Третий Лад - Родион Создателев"

карася за шведо-литовский стол посадишь. Дела государевы красны стараниями и успехами, а не знатностью рода.

— Садись, Гаврила Ильич... — покачал головой кесарь.

Глава Пропечатного приказа уселся на лавку. “Да куда ты лезешь, сродственничек Гаврило”, — дёрнул бровью Василий Милосельский.

— Ещё будут заступники за Лихого? — вопросил Государь.

В душных стенах Думной Палаты воцарилась тишина... Почти все бояре хмурили чела; некоторые: спесиво шевелили солёными от пота губами, но никто из них не задирал руки ввысь.

— Тогда ты скажи, сват Романовский, — Государь обернул голову на левую сторону. — Главе Боярского Совета — последнее слово.

Высокий и дородный первый вельможа встал с резного стула.

— Яков Данилович — светлая голова, правда то, толковый парень. Да он и не парень уже — взрослый муж. Прости, Государь, но я поддержу основную массу боярства по такому вопросу. Дело не только в славных традициях и святых устоях, заложенных нашими пра́отцами. С таким отношением к собственной личности Лихому будет несладко трудиться в Посольском приказе.

Самодержец задумался над словами первого вельможи, устремив взор в дальний угол Думной Палаты.

— И-о-ы-ы-ы, — раздался рык из глотки Андрея Белозерского.

Боярин приподнял жирное тело с лавки (без дозволения Государя — дерзость), склонился вперёд и с шумом выпустил изо рта на дубовый пол желтоватую вонючую кашицу. Горлатная шапка знатного боярина упала на мерзкую лужицу — благородная блевотина слегка измарала шкуру чернобурой лисицы. Соседи сморщили носы и, одёргивая полы кафтанов, стали жаться друг к дружке, семеня задами по лавке прочь от осевшего коленями на пол знатного жиробаса.

Государь жахнул кулаком по подлокотнику кресла-трона.

— Белозерский, пёс брыдлый! Я тебе два раза́ молвил, так или нет, сдергоу́мок ты презренный: не жрать пред заседанием Совета!

Входная дверь скрипнула и внутрь помещения просунулась голова стрельца-рынды в белоснежном кафтане: что за беспорядок? Государь вскочил с кресла-трона и резвым шагом поспешил ко входной двери.

— Кличьте баб живо — полы подтереть! Конец заседанию: знатный боярин опять изблевался.

Кесарь залетел в проём двери и выскочил из душного помещения Думной палаты в дворцовый коридор, ткнув пальцами в спину рынды, что зазевался у входа.

Государь справился и не с такой заботой. Вступив на Престол после смерти отца, он влюбился в красавицу Христину Лопухову. Царь поселил её в Твери. Однако Вратынские (сродственники законной супружницы) провернули злодеяние: отравили молодую боярыню, которая уже была брюхатая. Государь в великом гневе возжелал вырезать весь коварный род Вратынских, под корень... Хитрейший Митрополит вразумил кесаря: довольно лить боярскую кровь, надо смириться, беспокойный родитель с лихвой натешился такими делами... Государь сумел обуздать страсти. Он только погнал прочь из Стольного Града и Вратынских, и Лопуховых, чтобы не мозолили ему глаза и не тревожили душу напоминаниями о возлюбленной. Победив гнев, Властелин русской земли сосредоточился на управлении Отечеством и взял развод с телом постылой супружницы Глафиры, успев произвести с ней только дочь. А ему так хотелось иметь сына: разумного, послушного, дальновидного. И Отечеству требовался наследник. Государь страдал душой... Однажды одолев гнев, он не смог победить память о возлюбленной. Размышляя о любимце, Царь принял решение: “Намолотил уже дров, оставил страну без наследника... не буду гневить Господа боле, не пойду супротив старины...”

Ближе к вечеру Великий Князь стоял у наполовину раскрытого окна Царской Палаты и глядел на белые стены Детинца. Рядом с кесарем находился шахматный стол с фигурками и два табурета. Входные двери раскрылись и внутрь помещения прошёл царёв стольник Лихой, одетый в белоснежную рубаху и подпоясанный расписным алым кушаком. Дворянин приметил, что Государь стоит у окна спиной к его личности. Яков Данилович замешкался. “Как мне теперь кланяться, здороваться? Гм, незадача…”

— Оставь церемонии, стольник, — произнёс кесарь, всё-также стоя спиной к визитёру.

“Будто мысли читает…”

— Ближе ходи.

Яков Лихой подошёл к окну — Государь так и не обернулся к нему.

— Я намедни тебе сказку баил, припоминаешь?

— Помню, отец родный.

— Дурная вышла сказка: с печальным концом.

Царёв стольник навострил худородные уши.

— Прости меня, Яков Данилович.

Визитёру вздумалось, что он ослышался: Государь просил у него, худородного дворянина... прощения.

— Затея моя с переводом тебя в Посольский приказ... сорвалась.

У стольника похолодело в чреве, а к горлу подступил вострый ком. Самодержец слегка склонил голову набекрень.

— Твой Государь — духом слабый. Прости сынку... отца своего.

Яков Лихой хотел зарыдать в голос, но после новгородского похода он во веки веков разучился плакать...

— Ступай, Яков Данилович. Храни тебя Бог.

— Разумный да разумеет. Прощай, великий Царь.

“И всё-таки — на жратве...”

Бывший опричник обмякшими ногами поплёлся к дверям. За всё время высокой аудиенции, Государь ни разу не обернулся благородным лицом к худородному визитёру...

Шведо-литовский стол, посланник, думный дворянин, окольничий. В уголок разума пробрался нагловатый рыжий котяра, он вытянул хвост трубой и помочился на светлые надежды молодого царедворца. Резкий вонючий запах. Брысь, шалава! Мау!

Подрезали крыла кречету...

Ныне стольник Яков Лихой ночевал в Детинце... Трудился он и весь следующий день: нарезал длинным ножом мясо птицы, разливал вино из больших липовых бочек по золочёным кувшинам, подносил знати разрисованные блюда со снедью. Яков Данилович подметил, что бояре ныне глядят на него по-особому, словно узрели синеглазого стольника в первый раз в стенах трапезной палаты. Лихой спал в Царском Дворце крайнюю ночь перед двумя днями положенного роздыха. Точнее — не спал вовсе...

К вечеру следующего дня к высоченным дубовым воротам Детинца прибыли холопы на кониках: сопровождать хозяина до поместья, что разместилось на окраине Стольного града — за Даниловой слободой. Троца путников, по обычаю, заночевала в корчме на Курском тракте. Хозяин — в дворянской горнице, стоимость — полтина серебром. Холопы хранили прибыток барина и в тёплую пору ночевали на сене, в конюшне корчмы. Пробудившись единым моментом с восходом жёлтого светила, путешественники резво добрались до родимых пенатов. Спешившись с воронка, Яков Лихой отдал поводья подоспевшему холопу и направился на задний двор. Худородный дворянин замер неподалёку от изгороди и стал пожирать васильковыми очами изогнутые прутья — дар дерева ветлы́. Плетень был сотворён на славу: загоро́да с человеческий рост огибала неровным квадратусом всю территорию хором.

Яков Данилович Лихой порывистыми движениями снял с кафтана подпоясок из телячьей кожи. Потом стольник вынул из ножен подарок тестя Сидякина — кривую персидскую саблю-шамшир. Мах левой руки — подпоясок упал на землю. Рядом топала дворовая баба Устинья Быкова, она тащила в руках бадью