Читать интересную книгу "Третий Лад - Родион Создателев"

ли́пня князь Никита затащил Лукерью в конюшню — на стог душистого и колючего сена. Но с этими неудобствами знатный жеребец лихо управился. Горячие и нагие спины любовников от колких сушёных травинок прикрыли: кафтан князя и широкий шёлковый платок Лукерьи зелёной расцветки (ещё один дар возлюбленного). Через месяц о связи Никиты и Лукерьи знали все дворовые холопы Милосельских. Через два месяца о блудной страсти отпрыска узнал и Василий Юрьевич. Родитель припомнил свою блядскую натуру в минувшей младости и порешил — перебесится. Минул год — Никита не остепенился. Законная супружница Настасья однажды в слезах пала к ногам свёкра Василия и пожалилась ему о беде. Милосельский-отец в гневе побежал в имение сына, излазил все закоулки, но глава Сыскного приказа так и не сыскал мерзкую девку.

“В ближней деревушке её припрятал небось, балахвост подлый…” — ярился Василий Юрьевич, но на Опричный двор не поехал.

Милосельский-старший сразумел недостойное: его сын, потомок великого Рориха, наипервейшая знать на Руси, гегемон Опричнины, князь Никита, на самом серьёзе снюхался с дворовой холопкой, богомерзкой Лукерьей с гавнястой крестьянской фамилией — Звонкая.

Дерзновенное покушение на святые устои пра́отцев...

Часть 2. Глава 2. Безвременье

Сдал самодержец, совсем захирел он, сердешный. Цвет лица имел нездоровый, землистый. Хозяин Русского Царства напоминал медленно увядающий гриб-поганку. Богатый царский кафтан-о́хабень, увешанный драгоценными каменьями, висел на исхудалых телесах грузным мешком и явно досаждал ненужной тяжестью.

Душа не поёт, гойды нету, кручина-тоска...

К чему тебе все богатства земли, когда Смерть уже наворачивает круги перед твоей личностью? Темень кромешная...

Кравчий Лихой изучал расстановку фигур на шахматной доске — его черёд вершить ход. На пальце боярина сверкал диамант — дар Царя. Кесарь рассеянным взором скользнул по благородному камню.

— Тяжко мне... Яков Данилович, — прошелестел шершавым языком самодержец. — Помру скоро.

— Господь с тобой, Государь.

Боярин сделал ход ладьёй.

— Помнишь, Яша, как как задумал я тебя на шведо-литовский стол усадить — да знатные на дыбы встали... на такую мою затею?

— Помню, Государь...

— Не захотели они, псы горделивые, рядом сидеть... с худородным выскочкой. Скудоумы чуяли: резвый разумом карась воложанский в два присеста уделает их на государевой стезе. Обзавидовались жабы...

Красивое лицо боярина-выскочки слегка помрачнело.

— Дела былые, к чему это поминать, Государь.

— В тебе тож... гордыня роится, Яшка. Я сердцем чую. Тот случай — заноза в душе твоей.

Боярин усилием воли сделал вид, что слова Государя его совсем не растревожили.

— Что ты, отец родный? Я тебе по гроб жизни обязан. Ты меня из дерьма вытащил и на почётную должность определил. Боярское звание даровал.

— Кормить царя — большое дело, свой человек нужен... которому веришь. Потому я тебя и поставил кравчим. Только не твоего разума эти заботы: столом управлять да жратву проверять на предмет отравы.

Государь негромко откашлялся и продолжил речь:

— Вот помру я и погонят тебя... знатные со Двора. И должности не дадут. Ноги об тебя вытрут. С голоду не подохнешь — холопы прокормят. Только государевой службы тебе... не видать.

С трудом закончив длинную речь, самодержец последним усилием воли сделал ход пешицей и с облегчением откинул спину. Совершенно очевидно, что Царь свершил ход не думая... просто сходил, потому что при шахматной баталии нужно вершить ходы.

— Я уже не жилец, дрючок хворобный. Воли до жизни нету. Хоть и люблю тебя, что сынка, но более я тебе... не заступник и не благодетель. Осточертело всё… Сам разумей, как далее проживать, боярин.

Яков Лихой уверенным движением руки сделал ход конем.

— Мат, Государь. Прости меня, Христа ради, за такую мою дерзость великую.

Победа в баталии осталась за молодостью. Разумный да разумеет.

— Ходи прочь, Яшка, — с трудом прошелестел языком Государь. – Постельчего кличь, Игорёшку. Пущай взвар тащит. Худо мне.

Царёв кравчий жеребцом выскочил из Царской Палаты, а к вечеру, он уже расхаживал по уютной угловой светёлке родных хором. У окна стояла Марфа Лихая. Боярыня-орлица теребила пальцами смарагдовое ожерелье.

— У Государя сегодня был. При смерти он... совсем хворый. Кесарь скончается — и мои дни при Дворе закончатся.

— Кого знатные Царём кричать думают, как помрёт благодетель нашей фамилии?

— Фёдора Калганова, как пить дать. Подкупил он наворованными богатствами более половины Боярского Совета за свою личность на Троне. Слушок такой по Дворцу гуляет. Мне стольники нашептали.

— Плохо дело, муж.

— Именно что. Истинным Государем его братец Матвей будет. А он меня шибко не уважает. Должно... всё за тебя дуется. Сердечная заноза видать крепко засела в нутре его.

— Чего же теперь... пропадать?

— А пёс его ведает, жена. Мне как Царю хворому: осточертело всё. Я за должность кравчего не особо держусь.

— А разговор наш припоминаешь, Яков Данилович? Тот самый: про муравейник сонный, про закостенелость порядков отеческих. Что же, боярин, наплевал окончательно на свои помыслы да мечтания?

— Боярин, — усмехнулся кравчий. — Из меня боярин, как из Митьки Батыршина — поп.

— Какой не есть, а боярин.

Яков Лихой подошёл к жене и встал у окна.

— Закостенелость порядков — сие да-а... Через эту закостенелость проклятую моя планида наперекосяк ушла, — царёв кравчий со злостью постучал пальцем по слюде окна.

— Набекрень голова... пропащая, — с печальной улыбкой молвила Марфа Михайловна. — Третий месяц пошёл, как с Митькой Батыршиным сабельной рубкой не упражняешься. Совсем закручинился ты, супруг...

— Осточертело, жёнушка. Гори оно всё… рудожёлтым пламенем.

— Завтра к отцу заедем, давно не гостили мы. Он по внукам шибко скучает, Яков Данилович. Заодно и о деле перемолвимся...

На другой день семейство Лихих прибыло в поместье Сидякина. Царёв кравчий и глава Аптекарского приказа ушли, по традиции, на задний двор, рубиться саблями. Там и случилось то, чего никогда ещё не бывало: хозяин Михайла Борисович выбил саблю из рук бывшего бойца Опричного войска...

Озадаченный тесть увёл Якова Даниловича в хоромы. Дочь Марфа изложила родителю суть проблемы. Сидякин успокоил родственников: Фёдор Калганов сильно страдает почечуем, его лекарь знает ремедиум доброго снадобья от этой хворобы. Михайла Борисович через почечуй желал прижать грядущего самодержца и сохранить зятя в Детинце.

Когда тряслись в колымаге, возвращаясь в своё поместье, Яков Данилович за всё время дороги только единожды подал голос:

— Что этот почечуй... Свет клином на нём не сошёлся — истина то. Неужто