Читать интересную книгу "Третий Лад - Родион Создателев"

пшеничную бороду и бросил косой взор на хозяина имения. Яков Данилович широко улыбнулся, а потом звонко расхохотался.

— Нашенское племя ты изобразил, москолу́д любомудрый!

— То не я молвил, а ты, хозяин, — улыбнулся глумец.

Скоморох погостил ещё седмицу в имении, потом получил расчёт серебром, туго набил звонкой монетой свой мешок-калиту, раскланялся хозяйке Марфе Михайловне да дворовой челяди, и запрыгнул в повозку. Силантий Козлов, управляя каурой савраской, доставил лицедея туда, откуда забрал с месяц назад — на Грачёв рынок.

Воложанский земеля Якова Лихого, первым делом, засел в кабак и премного напился там ситом — медовой водой, щедро разбавленной ядрёной бражкой. Умял под это дело огромную миску щей с коровьим мясом да краюхой ржаного хлеба. Затем он подрался с посадскими, после пошёл гулять в другой кабак — у Николиной церквы. Там глумец своротил рожу ударом кулака залётному купчишке, что обозвал его “сатанинским отродьем” ... опять вернулся пировать на Грачёв рынок.

Эх, вознеслась душа в эмпиреи! Эх, гулевание! До дна пьём!

Ранним утром повеса очнулся от крепкого удара кованого сапога в худой живот. Рядом с ним стоял дюжий торговый подьячий в кафтане павлиньего цвета, грозно уперев кулачины в бока. Лицедей валялся в пыли, неподалёку от широкой податной лавки. Скоморох поковылял к пустынному глашатному кругу. У высокого дубового пня он маненько пришёл в себя, отряхнулся, а потом сообразил, что холщовой сумы на его спине ноне нету. Сгинули в пропасть скромные пожитки скомороха, а главное — исчез мешочек-калита с щедрой наградой от дворянской фамилии за услуги. Сохранилась только козлиная маска, повязанная бечёвой к шее. Глумец напялил козла на кудлатую башку и заковылял в сторону Смоленского тракта. Его стратегия ныне была — древний град Киев, что находился у западных рубежей Русского царства, под цепким взором когтистого польского орла. А мето́да у скомороха завсегда одна имелась: выкаблучивать кривляния, глотку драть песнями, потешать посадских и, таким макаром, добывать себе монету на пропитание. Кривляться перед крестьянами хитроумный воложанин не любил. Тёмные разумом хлебопашцы, зачастую, вязали окаянных сатанинских прихвостней после игрищ, а потом волокли скоморохов к старосте или к иным местным царькам, в надежде получить награду за улов...

На следующую седмицу, Яков Данилович Лихой ранним вечером прибыл на вороном коне к себе в имение, после пяти трудовых дней в царском Детинце, в сопровождении двух холопий. Нынешний визит хозяина в поместье — против привычного порядка. Как правило барин прибывал в родные пенаты ранним утром.

К слову сказать, стольник Яков Лихой весьма беспечно относился к сохранности своей личности. В его путешествиях до Дворца и обратно его всегда сопровождали только двое смердов, хотя поместье Лихого находилось на самой окраине Стольного Града, и путь к нему пролегал по довольно большому участку безлюдной местности: дороге вдоль речки Седуни, между могучей Стрелецкой и благообразной Даниловой слободами. Бывший воин Опричного войска лихо скакал на вороном жеребце первым в процессии. Перед путешествием, он каждый раз натягивал на одежду подпоясок из телячьей кожи, на котором всегда колыхались в ножнах его грозные оружия: кинжал и богатый подарок тестя — кривая и весьма остро отточенная персидская сабля-шамши́р, с позолоченной рукоятью и двумя смарагдами на концах крестовины.

В первый день положенного роздыха, хозяин проснулся зело рано — с первыми кочетами. По двору сновала дворовая челядь и кланялась в пояс барину. Яков нырнул в подклёт, вытянул малосольный огурчик из дубовой бочки, хрустнул им на зубах, а затем отправился в гости к тем самым кочетам, что разбудили его на рассвете затяжными криками.

Барин, считай, весь божий день проторчал у курятника, с особым вниманием наблюдая за крупным и осанистым петухом Ерофеичем — истинным Государем курятни. Курочки относились к Царю с почтением. Остальные два кочета, Фролка да Еропка, были куда мельче гордеца Ерофеича и на его auctoritas не покушались.

По завершении послеобеденного сна, к супругу присоединилась Марфа Михайловна. Вдвоём с те́ремной царицей, стольник проторчал у курятника чуть ли не до сумерек. Барин и барыня пристально глазели на кочета Ерофеича, порой, насмешничали над кичливым петухом, часто перекидывались краткими фрасисами, отгоняли прочь холопов, что мышами скользили по двору. После сытой ве́чери, загадочные с виду супруги, заперлись в светёлке. Жена села за стол, щедро уставленный письменными принадлежностями. Холоп зажёг множество свечей от лучины и резво удалился прочь, тщательно прикрыв дверь. Марфа Лихая принялась слагать стихотворение. Яков Данилович бродил вдоль стола и бросал жене короткие репликары. Супружница водила пером по пергаменту, порой, обменивалась с мужем мнениями, снова калякала, зачёркивала, опять калякала. Раз супруги даже маненько поругались. Златоволосая Царица скомкала в ладони исписанный лист пергамента, швырнула его на пол и положила перед собой новый лист бумаги...

Спустя седмицу на Грачёвом рынке у глумилища объявился новый скоморох. Кучка шутов в удивлении уставилась на залётного товарища — прежде они его тут не видали. Плешивый скоморох с бубном в руке, вразвалочку подгрёб к новичку, наряженному в пёструю одёжу золотисто-багряного цвета, с алым гребнем на голове, прилаженным к шапке барловке. “Бес его ведает: из какого материалу он сотворил сей гребень?” Синеглазая рожа оказалась размалёванной алой краской, а к его носу пристроился вострый клюв, выточенный из ствола орешника и обвязанной тонкой верёвой вокруг башки.

— Эй ты, алый гребешок, чьих будешь, откеля пришёл?

— Сам по себе порхаю. Я — птица горделивая, — заокал новичок.

— Новгородский, — улыбнулся глумец, также заокав. — Ну, покажи себя, вольное семя, у нас роздых кок раз.

— Дай бубен, не жмись, братик.

— Держи, — плешивый шут протянул инструмент товарищу.

“А мож и не новгородский. Когда не окает — иной говор держит. Воложанский что ль?” — всё кумекал скоморох.

Гордый кочет взял бубен в десницу. Подёргивая крепким станом да лихо размахивая руками, он направился к высокому дубовому пню на глашатном круге — бота́ла на бубне игриво зазвенели.

— Эй, народ православный! Ходи слушать комедь — буду сказки вам петь! Кличьте сюды поболе всяких молодчиков — пришло время моих колокольчиков!

У дубового пня вскоре собралась приличная компания зевак: бабы с корзинами в руках, посадский люд, два дьячка в чёрных подрясниках.

Кто важнее всех на свете? Что, боитесь, пёсьи дети?