Читать интересную книгу Сожженные мосты - Александр Маркьянов

— Ты же знаешь… эти малолетние фанатики… может у него родственника убило.

— Не убило. А убили. Мы убили, понимаешь? Это не случайность, мы убивали людей, и они все нас ненавидят. А этот пацан — это наш народ, он — из нашего народа, и он взял автомат и пошел убивать нас…

— Ты говоришь не так, как подобает офицеру.

— Я говорю так, как подобает персу. Понимаешь, нас все время учили, что мы офицеры — но мы же — и персы, мы из персидского народа. Куда мы пойдем, если наш народ ненавидит нас?

— Прорвемся к русским.

— До них не дойти.

— Возможно, они уже высаживают десант… может быть, их бронеколонны уже в городе.

— И что? Что это изменит? Даже если мы и останемся в живых… я не могу больше, понимаешь, не могу…

Майор помолчал.

— Помнишь моего отца?

— Мусу-джана? Помню, конечно.

— На Каспии его один раз выбросило за борт… он сам мне рассказывал. Был шторм. Он проплыл в шторм несколько миль… но все же он не прекращал грести, пока его не подобрали с катера нефтяников. Мне не нравятся твои слова, они — слова пораженца. И предателя. Хочешь быть с нами — будь. Нет — сиди и дожидайся, пока тебя расстреляют. Это не народ, это чернь. Восставшая чернь. Ничего кроме кнута и пулемета она не понимает, потому что чернь — она и есть чернь. Светлейшего больше нет, но мы, офицеры — есть. И если мы не приведем эту чернь к должной покорности — ничего не будет. Страны не будет, потому что эти — они не способны строить, они способны только разрушать. Хочешь помогать нам — помоги. Нет — сиди с сидящими, сами справимся. Твое слово, брат…

Полковник вздохнул.

— У тебя был мудрый отец, брат. Я помогу тебе — и да простится мне…

Как он и ожидал — за ними пришли довольно скоро, хотя понятие «скоро» в этом каменном мешке было растяжимым, время они знали по часам одного из офицеров, которые не были разбиты или отобраны. У гвардейца, про которого сказал майор, у Муртазы был не нож — а длинная, острая, вшитая в обмундирование спица. Смертоносное, тем не менее, оружие, им запросто можно достать до сердца или до печени, а это — смерть.

Когда за стеной что-то зашевелилось тяжелое — засовов нормальных тут не было, замков тоже и двери импровизированных камер для устойчивости заваливали чем-то тяжелым, все они напряглись. Их было несколько… и каждый знал свою роль. Возможно, здесь есть предатели… даже наверняка есть… но сделать они ничего не успеют.

Открылась дверь — она открывалась наружу, мощный луч света от аккумуляторного фонаря ударил в камеру, слепя узников.

— Выходить! Шестеро на выход!

Как и было оговорено — не вышел никто.

— Выходить! Шакалы…

Гвардейцы решились — один прикрывал второго автоматом, а этот второй вошел в камеру и схватив первого попавшегося, потащил его наружу. При этом — обе его руки оказались заняты, автомат висел за спиной, да и от плачущего, хнычущего врага, которого ты презираешь — вряд ли можно ждать смертоносного удара…

— Пощадите, шейх… у меня есть жена и дети… двое детей, кто их будет кормить…

— Исламский трибунал выслушает тебя, собака… лежать!

Еще один прицелился в того офицера, которого вытащили из камеры, последний из наряда, четвертый, держал дверь, и автомат был у него не в руках, а висел на боку. Ох, расслабились революционные гвардейцы, расслабились…

— Ты! Пошел сюда! Пошел!

Вытащили еще одного…

— Ты! Ты, ты… куда…

Еще одного — вытащили за ноги.

Четвертый — четвертым вытащили Муртазу, он лег у стены внешне неуклюже — но на самом деле из этого положения легко вскочить.

— Ты…

Пятый! Майор Качауи!

Готовность…

Третий, что контролировал пленных офицеров у стены — отошел назад, чтобы дать возможность разместить у стены пятого.

— Шейх, прошу вас шейх! Это все что у меня есть, шейх, возьмите и отпустите меня! Возьмите и отпустите меня!

Один из пленных имел весьма полезную привычку — он носил крупную купюру под каждой из стелек ботинка, так, на всякий случай. Теперь майор, тряся этими двумя купюрами, встал на колени и пополз к третьему, одному из двух, который держал автомат наизготовку и контролировал пленных. Руки его, с двумя зажатыми в них бумажками по десять русских червонцев каждая — были протянуты к конвоиру, но он не чувствовал это как угрозу, хотя руки были у самого автомата. Он знал, что слуги неверных будут молить о пощаде, стараться подкупить их, потому что такова их мерзостная сущность. Об этом предупредил их мулла, и сказал, что тот, кто возьмет хоть туман от неверных — будет поставлен на колени перед строем и расстрелян, как предавший дело ислама.

Еще один стоял в глубине коридора — на всякий случай. Пятый. Но отступать поздно — расстреляют, что так что так…

— Мне не нужны твои грязные деньги, трусливый шакал! — наслаждаясь своей властью, сказал молодой боец исламской революции.

Майор левой рукой блокировал автомат, схватив его за ствол и отводя от себя, правую выбросил вперед, сжатой в кулак — и сильно рванул за ствол автомата на себя. Автомат висел на ремне, боец потерял равновесие — и упал на кулак майор, врезавшийся ему в горло. Исламист страшно захрипел, стараясь схватить хоть немного воздуха — гортань была разбита и мгновенно распухла, перекрыв доступ кислорода к легким. Прием этот придумали русские, уже давно — как раз для таких случаев, последователи Мохаммеда обычно казнили своих жертв, поставив их на колени… и вот для этого-то русские придумали такой прием, как можно с голыми руками перейти в наступление с этой позиции…

Боец повалился на него — и принял в спину пули, которые предназначались для майора — пятый, страхующий открыл огонь, но с одной стороны был один из своих, а с другой — открытая дверь камеры, наполовину загораживающая сектор обстрела. И тем не менее — он решился стрелять и выстрелил несколько раз одиночными, стараясь нащупать цели… что-то сильно ударило майора, едва не повалив на землю, от боли потемнело в глазах, но он знал что нельзя отступать. Он умудрился дотянуться до пистолетной кобуры на боку уже мертвого, но все еще прикрывающего его своим телом бойца… и выстрелить дважды в конец коридора.

Муртаза, воспользовавшись тем, что конвоиры отвлеклись на секунду на свалку, изо всех сил схватил одного, а второму успел, поднимаясь, всадить спицу с обратной стороны коленного сустава, парализовав ногу и задев нервные связки. В этот же момент, полковник изо всех сил ударил ногами в дверь, выбивая ее из рук четвертого и тоже бросился в коридор. Под руку ему попался один из конвоиров, он был на удивление невысоким… но сильным, а полковник был смертельно уставшим голодным и злым… Они упали на пол, и полковник оказался сверху… и он гвоздил его, бил головой о бетон, пока тот не обмяк, и не перестал сопротивляться.

В коридоре грохнули выстрелы, два, один за другим…

— Открывайте камеры! Быстрее! Блокировать коридор!

Это была не тюрьма, это был стадион, и он совершенно был не приспособлен для содержания арестантов. Если в тюрьме взбунтовавшийся блок можно было быстро отрезать от остальных — то тут такой возможности не было.

— Поднимайся! — чья-то рука оторвала полковника от его жертвы, другая сорвала автомат, затем сунулась к пистолету — держи!

Полковник взял пистолет, ощутил его привычную тяжесть… потом посмотрел вниз, и понял что тот, кого он убил, растерзал на этот грязном бетонном полу был подросток. Подросток, которому кто-то дал автомат и головную повязку с изречением из Корана… и отправил убивать неверных. Может ли быть что-то страшнее этого[617]?

— Что встал, пошли!!!

Автоматные очереди хлестнули по ним на выходе из коридора и заговорили автоматы в ответ. Несколько человек упали и с той и с другой стороны — но из камер вырывались все новые и новые пленники, они бежали вперед… кто-то погибал под пулями, кто-то подхватывал их оружие, и продолжал стрелять… людской вал накатывался на еще живых защитников коридора… и их оружие тоже становилось трофейным… все больше и больше офицеров получали возможность умереть в бою, а не под пулями расстрельной команды… вместе с ними были и гражданские… но и они стреляли или просто умирали… Тех, кто защищал коридор — а среди них было несколько подростков — забивали ногами, не желая тратить патроны… кровь защитников исламской революции и кровь погибших в этом проклятом коридоре смешалась в одну жуткую, липкую, остро пахнущую густую массу, покрывавшую во многих местах пол…

Полковник, уже раненый, но не выпустивший свой пистолет шел в первых рядах, потому что был вооружен. Он уже успел убить двоих, одного там, у камеры, а одного из пистолета дальше — и продолжал идти вперед, сражаясь за свою жизнь до конца. Адреналин бурлил в жилах, и он не думал ни о чем, ни о народе, ни об убитых — только вперед…