Читать интересную книгу Учебник рисования - Максим Кантор

И Гегель, и Маркс, и жестокие утописты двадцатого века, создавая европоцентричные версии истории и объявляя Восток либо уснувшим навсегда, либо территорией, подмандатной западной цивилизации, — вывели особое вещество, бензин для мотора истории, поименованное ими свободой. Эта свобода имеет некое отношение к той, неуловимой, что питает человечество с древнейших времен, оно относится к нему примерно как бензин — к дровам; горит и то и другое, но попробуй разгони лимузин на дровяной печке. Это вещество порождается внутри западной цивилизации, в результате герметичного развития таковой, это вещество имманентно прогрессу, это вещество регулирует отношения, это вещество (что крайне важно) одновременно — и двигатель, и цель развития. Последняя характеристика приближает данное вещество к той роли, какую некогда играли деньги (то есть капитал), — только на новой исторической основе. Собственно говоря, логика движения капитала (вплоть до его преодоления) приводит Маркса к тому, что капитал как бы передоверяет функции управления свободе. Это ни в коем случае не отменяет иерархии и необходимости регуляции: просто управление осуществляется на основе моральной необходимости. Это вещество, выпестованное стараниями кастовой истории Запада, и есть прибавочная свобода.

III

Прибавочное право — т. е. рыночный меновой эквивалент свободы — стало силой, определяющей строительство империи. Капитализм использовал это прибавочное право более эффективно, нежели социализм. Финансовое могущество не отменили, но утвердили моральной скрепой. Иными словами, капитал не только присвоил себе фразеологию интернационала трудящихся, но перевел декларации в осязаемую реальность. Право и свободу отныне не надо добывать методом революционной борьбы — его дадут угнетенным сами капиталисты. Оказалось — к вящему удивлению отцов интернационала, если бы они могли это увидеть, — что более пылких поборников гражданских прав и свобод, нежели капиталисты, — в мире нет. Призывы, которые некогда вырывались из уст художников и мыслителей, радеющих о равенстве, были произнесены громче прежнего — только совсем иными людьми, отстаивающими неравенство. Если бы отец первого Интернационала узнал, что ведущая капиталистическая держава мира считает своей целью обретение свободы каждым гражданином и эта цель (обозначенная в Манифесте Компартии как цель коммунизма) не противоречит принципу эксплуатации, но напротив, укрепляет означенный принцип капитализма, — он бы сошел с ума.

Созданию феномена прибавочного права посвящена вся история Запада, однако двадцатый век лишь перевел «прибавочную свободу» в статус товара. Христианская церковь торговала индульгенциями, а христианская цивилизация (промышленно развитое светское общество) предметом обмена сделала свободу. В этих условиях интернационал трудящихся (то есть объединение людей, желающих справедливого распределения продуктов цивилизации) перестал иметь смысл. Коль скоро свобода и право (то, ради чего распределялись бы означенные продукты) уже давно присутствуют на рынке в чистом виде — то усилия интернационала трудящихся нелепы.

Иосиф Сталин, как природный номиналист, почувствовал, что словесный инструментарий ему уже неподвластен, — и отказался от его использования. Дальше пусть сами борются за свою свободу, как известно, в этом состояло его пожелание рабочим партиям. Это означало, что свобода как цель борьбы — перестала существовать: свобода стала продуктом, участвующим в обмене.

Прибавочная свобода — т. е. безличная прибавка к внутренней свободе человека, меновой продукт — есть то, что наглядно явил миру авангард. Произведение авангардного искусства не делает зрителя умнее, добрее, счастливее — и не может этого сделать. Зато оно сообщает некую избыточную энергию — договорились, что эта энергия именуется свободой. Когда зритель смотрит на закорючку в музее и вопрошает: что хотел сказать художник? — он поступает неправильно. Художник не хотел сказать ничего. Художник присовокупил к самосознанию зрителя импульс победительного движения, внедрил дополнительный продукт. Закорючка так же символизирует свободу, как логотип банка символизирует денежный оборот. Заряд энергии, содержащийся в закорючке, сродни тому, какой передавался посредством языческих тотемов, разница в том, что языческий тотем обслуживал локальное племя, авангард обслуживает развитую промышленную цивилизацию. Авангард выполнил необходимую задачу — прибавочная свобода обрела зримое выражение. Вместе со зримым выражением прибавочная свобода обрела конкретную стоимость. Не знание, не ремесло, не сноровку — но сгусток иррациональной энергии общество обозначило как ценность.

И поскольку сходный процесс прошел в социальной, финансовой, экономической жизни — наличие художественного авангарда закрепило существование феномена прибавочной свободы. Существование рынка авангарда выявило еще одну — и важную — особенность правового капитализма.

В тот самый момент, когда номинальная прибавочная свобода обрела рыночную стоимость, сформировался закон развития правового капитализма. Инструментом капиталистического производства стала коррупция. Вопреки расхожему представлению, коррупция не есть болезнь капиталистического мира, это не язва, разъедающая мир, но форма производства, двигатель прогресса. При наличии огромного управляемого большинства, которое приводится в движение оборотом свободы, — рынок перемещается в политику. Подобно тому как церковь торговала царствием божьим посредством индульгенций, так демократия торгует гражданскими правами.

Помещение прибавочной свободы на рынок предусматривает как обмен, так и произвольное распределение продукта: как легальный рынок, так и рынок черный. Произвольное распределение свободы — и есть коррупция: законы, право, мораль (в обществе этим занимается институт политики) обрели помимо социальной истории — историю рыночную. Коррупция присутствует в истории со времен незапамятных, однако в обществе, капитализировавшем свободу, вычленившем из нее прибавочный продукт, коррупция логическим путем стала методом управления.

Депутат парламента имеет стоимость на тех же основаниях, на каких имеет стоимость квадрат, нарисованный на холсте. Ценность имеет не человек и не геометрическая фигура — но некая доза прав и свобод, в них воплощенная. Поэтому, когда депутат возмущается и не признает себя продажным, он прав: покупали не его (кому он нужен?) — покупали его прибавочную свободу. И что — депутат? Так, мелочь. Покупают будущее. Покупают — прогресс. История движется потому, что за ее движение хорошо заплачено.

IV

История, что описана в настоящей хронике, не исключение. Данная хроника подошла к тому моменту, когда известный предприниматель Дупель обеспокоился вопросом коррупции: он обеспокоен был простой вещью — те ли персонажи будущее покупают? Он, впрочем, и сам собирался историю купить. Но — как ему казалось — у него на то были основания, он сделал правильный выбор. В других он уверен не был. Михаил Зиновьевич Дупель решил сказать речь о коррупции в Кремле — в центре российской власти. Он был принят в Кремле и зачитал подробный отчет о побочных доходах чиновников, о том, как власть становится в зависимость от финансовых сделок, зависит от товарооборота. Он рассказал о структуре коррумпированного аппарата, упомянул главных персонажей — опустил только роль самого президента и размер его личных доходов. Не упомянул он и Фиксова с Зябловым, первых президентских приближенных, нобилей нового двора; впрочем, из доклада было понятно, что, если потребуется, Дупель сумеет обозначить их интересы также. Дупель показательно выделил одного Слизкина — хотя знал, сколь дорог Слизкин двору, — и детально разобрал его последние приобретения: алмазную шахту, верфи и сухогрузы, долевое участие в газовых и нефтяных компаниях, карманную партию националистов, которую пестовал Слизкин на черный день; Дупель подготовил отчет о так называемой реформе энергосистемы, за которой стоял Слизкин, и показал на простых цифрах, как страна разрушает централизованную систему энергоснабжения и ставит регионы в зависимость от собственника. Он показал — в цифрах это выглядело убедительно, — как политика делается управляемой, если жизнь населения, тепло и свет в городах зависят от воли чиновника. «Социализм, — так заканчивал свой доклад Дупель, — есть советская власть плюс электрификация всей страны. Какая власть будет, — спросил Дупель, — если из капитализма вычесть электрификацию?» Пока Дупель готовил доклад, он успел получить предостережения от многих коллег.

Накануне выступления с ним побеседовал Тофик Левкоев:

— Зачем, Миша? — По телефону кавказский акцент Тофика почти пропадал. — Для чего нужно? Сиди тихо.