Читать интересную книгу Девятьсот бабушек - Р. Лафферти

— Почему? — спросила Валерия. — Ведь он — последний и самый малоизвестный из средневековых схоластов. Как может то, что он сделал или не сделал, повлиять на течение истории?

— Согласен, — поддержал Григорий. — Оккам приставил бритву к своей сонной артерии. И вскрыл бы ее, если бы ему не помешали. Хотя… во всем этом есть какая-то неувязочка. Как ложное воспоминание, словно у истории с бритвой есть иной смысл, а номинализм Оккама значил нечто иное, а не то, что сейчас.

— Конечно, давайте позволим ему вскрыть сонную артерию, — согласился Вилли. — Вот и узнаем ценность номинализма и посмотрим, насколько глубоко способна резать бритва Оккама[13].

— Так мы и сделаем, — согласился Григорий. — Наш мир превратился в жирного лентяя, он пресыщает, он докучает мне по вечерам. Мы выясним, являются ли интеллектуальные воззрения реальной силой. Детали операции оставим Эпикту, но поворотным моментом, на мой взгляд, можно считать 1323 год. Джон Люттерелл приехал из Оксфорда в Авиньон, где в то время размещался папский престол. С собой он привез пятьдесят шесть тезисов из оккамовских «Комментариев к Сентенциям Павла» и предлагал их заклеймить. Хотя их не осудили прямо, Оккам все же подвергся серьезной критике, от которой так и не оправился. Люттерелл доказал, что нигилизм Оккама — не более чем «ничто». Идеи Оккама увяли, прокатившись невнятным эхом по мелким площадкам Германии, где он путешествовал, проповедуя свою теорию, хотя ему уже не удавалось сбывать ее массово. А между тем его мировоззрение могло бы пустить под откос целый мир, если, конечно, интеллектуальные воззрения могут выступать как реальная сила.

— Уверен, нам не понравился бы Люттерелл, — сказал Алоизий. — Без чувства юмора, без искорки в глазах, зато всегда прав. А вот Оккам — другое дело. Он ошибался, да, но устоять перед его обаянием было очень трудно. Возможно даже, что, развязав Оккаму руки, мы уничтожим мир. Развитие Китая замедлилось на тысячи лет из-за мировоззрения, которое оккамовскому и в подметки не годилось. Индия погружена в странный гипнотический застой, который называют революционным, но при этом не происходит никаких изменений, — она загипнотизирована мировоззрением. А вот мировоззрение, подобное оккамовскому, еще ни разу не получало шанс распространиться действительно широко.

Итак, они решили, что бывший канцлер Оксфордского университета вечно больной Джон Люттерелл должен подцепить еще одну болезнь по дороге в Авиньон, куда он направлялся в надежде покончить с ересью Оккама, пока она не заразила мир.

— Пора бы уже и начинать, люди добрые, — прогрохотал назавтра Эпикт. — Моя часть работы состоит в том, чтобы остановить человека, следующего из Оксфорда в Авиньон в 1323 году. Ну, проходите, располагайтесь, и давайте приступим. — Огромная, словно отнятая от морского змея голова Эпиктистеса запылала всеми цветами радуги, когда он пыхнул разветвляющейся на семь рожков драконо-сигарой, наполнив комнату необычным дымом.

— Все приготовились лицезреть перерезанное горло? — насмешливо спросил Григорий.

— Пусть режет, — проворчал понтифик Диоген, — хоть я и не верю в результат. Вчерашняя попытка потерпела фиаско. Мне трудно представить, что какой-то английский схоласт, оспаривавший около семисот лет назад в итальянском суде во Франции на плохой латыни пятьдесят шесть пунктов ненаучных абстракций другого схоласта, может послужить причиной масштабных изменений.

— Мы усовершенствовали условия опыта, — сообщил Эпикт. — Мы отобрали проверочный текст из «Истории философии» Коплстона[14]. Если наша попытка принесет плоды, текст изменится у нас на глазах. Так же как и все остальные тексты и мир в целом.

— Здесь собрались лучшие умы человечества, — напомнил Эпиктистес, — десять человек и три машины. Запомните, нас тринадцать. Это может быть важно.

— Следите за миром, — сказал Алоизий Шиплеп. — Я говорил это вчера, но повторю еще раз. Мы сохранили мир в нашей памяти и теперь наблюдаем за ним. Изменится он хоть на йоту, и мы это сразу поймем.

— Дави на кнопку, Эпикт, — распорядился Григорий Смирнов.

Из механических глубин Ктистек-машина Эпиктистес выпустила аватара — полуробота, полупризрака. В один из дней 1323 года на полдороге из Менде в Авиньон, что в древнем округе Лангедок, Джона Люттерелла сразила неизвестная болезнь. Его отвезли на небольшой, затерянный в горах постоялый двор. Возможно, там он и умер. Во всяком случае, до Авиньона он не добрался.

— Ну как, Эпикт, сработало? — спросил Алоизий.

— Давайте взглянем на свидетельства, — предложил Григорий.

Все четверо — три человека и призрак Эпикт, похожий на противогаз с разговорной трубкой, — повернулись к свидетельствам и разочарованно переглянулись.

— Все та же палка с пятью насечками, — вздохнул Григорий. — Наша тестовая палка. В мире не поменялось ничего.

— Искусство тоже осталось прежним, — сказал Алоизий. — Наскальная живопись, которой мы занимались несколько последних сезонов, ничуть не изменилась. Мы рисовали черной краской медведей, красной — буйволов, а синей — людей. Когда мы найдем краску другого цвета, то сможем изобразить птиц. Я очень надеялся, что эксперимент подарит нам новый цвет! Я даже мечтал, что птицы появятся на рисунке сами собой, у нас на глазах…

— Из еды все тот же огузок скунса, и больше ничего, — вздохнула Валерия. — А я так надеялась, что эксперимент превратит этот огузок в бедро оленя!

— Еще не все потеряно, — сказал Алоизий. — У нас остались орехи гикори. Об этом я молился перед началом эксперимента. Только бы орехи гикори остались с нами, вот как я молился.

Они восседали вокруг стола совещаний, под который приспособили большой плоский камень, и кололи каменными топорами орехи гикори. На них были невыделанные шкуры, надетые прямо на голое тело. Мир оставался прежним, хотя они и пытались его изменить с помощью магии.

— Эпикт нас подвел, — констатировал Григорий. — Мы создали его тело из самых лучших палок. Сплели его лицо из лучших сорняков. Наши песнопения наполнили его магией. Все наши сокровища — в его защечных мешочках. И что же волшебная маска предлагает в ответ?

— Спроси лучше у нее, — сказала Валерия.

Они были лучшими умами человечества — трое смертных: Григорий, Алоизий и Валерия (единственные люди на Земле, если не считать живущих в других долинах) и дух Эпикт — противогаз с разговорной трубкой.

— И что нам теперь делать, Эпикт? — спросил Григорий. Обойдя Эпикта, он наклонился к разговорной трубке.

— Я помню женщину, к носу которой приросла сосиска, — сказал Эпикт голосом Григория. — Это как-нибудь поможет?

— Возможно, — сказал Григорий, снова занимая место за столом совещаний. — Это из одной старой… (ну почему старой, я придумал ее сегодня утром!)… народной сказки про три желания.

— Пусть лучше расскажет Эпикт, — предложила Валерия. — У него получается лучше. — Обогнув Эпикта, она подошла к разговорной трубке и выпустила через нее клуб дыма — она курила большую рыхлую сигару, свернутую из черных листьев.

— Жена тратит первое желание на сосиски, — начал Эпикт голосом Валерии. — Сосиски — это куски оленьего мяса, натрамбованные в перевязанную оленью кишку. Муж злится из-за того, как жена потратила желание, потому что она могла пожелать целого оленя, из которого получилось бы много сосисок. Он злится так сильно, что в сердцах желает, чтобы сосиска навечно прилипла жене к носу. Так и происходит. Жена в истерике. До мужа доходит, что он истратил второе желание. Что дальше, я забыл.

— Ну как ты мог забыть, Эпикт! — кричит в смятении Алоизий. — Возможно, от твоей способности к запоминанию зависит будущее мира. А ну-ка, дайте мне поговорить с этой треклятой маской! — И Алоизий направился к разговорной трубке.

— О да, вспоминаю, — продолжил Эпикт голосом Алоизия. — Мужчина тратит третье желание на то, чтобы избавить нос жены от сосиски. Таким образом все возвращается на круги своя.

— Мы не хотим, чтобы все оставалось на кругах своих! — простонала Валерия. — Это невыносимо: из еды только огузок скунса, из одежды — только обезьяньи манто. Мы жаждем лучшей жизни. Мы желаем верхнюю одежду из шкур оленей и антилоп!

— Прими меня как пророка или не принимай вообще. — И Эпикт замолчал.

— И хотя мир был таким всегда, мы имеем намеки на кое-что другое, — сказал Григорий. — Какой народный герой сделал дротик? И из какого материала?

— Народный герой — это Вилли Макджилли, — сказал Эпикт голосом Валерии, которая первой добралась до разговорной трубки, — а выстругал он его из красного вяза.

— А мы? Сможем ли мы выстругать дротик, как народный герой Вилли? — спросил Алоизий.