улыбаются во весь рот, и фотографии расположены так, будто они смотрят в одну сторону и думают об одном и том же. Он даже набросал несколько иллюстраций: больничная койка, когда ему удаляли гланды; сосны на острове; чашка кофе в Нью-Йорке. А для дня, когда они познакомились, он нарисовал солнце, лодку и причал.
Эта книжка перемешивает их жизни в одну, дарит общее прошлое. Его детство – это ее детство. Словно они всегда были вместе, словно прежде них ничего не было.
Часть 2
Август 1951 года
Уильям
Тем воскресным утром Уильям поднял взгляд от книги и засмотрелся на парижские крыши, голубое небо медленно проступало сквозь дымку. Через два дня они с Нельсоном уедут из Парижа в Рим, а у них еще оставался длинный список музеев и достопримечательностей. Каждый день они носились по городу, стремясь увидеть как можно больше, а каждый вечер допоздна выпивали.
Меньше чем через неделю ему исполнится двадцать четыре. И вот он тут, в квартире в шестом округе. Маленький балкон выходит на Люксембургский сад. Снизу доносится уличный шум. Запах горящей листвы. Уильям и Нельсон вместе в большом европейском турне, которое они планировали с ранней юности. У Нельсона каникулы в юридической школе; Уильям накопил отгулов в банке, где работал после университета. Поздним утром, пока Нельсон еще спал, Уильям сидел на балконе, пил кофе и курил сигарету, одну из типичных французских, без фильтра, и солнце выглядывало из-за фигурных крыш. Именно так он и представлял себе Париж. Не хочется, чтобы путешествие заканчивалось.
Зазвонил телефон, Уильям ринулся было внутрь, уронив по пути чашку с кофе, но Нельсон успел раньше, снял трубку и ответил на своем великолепном французском. Он слушал, повернувшись лицом к Уильяму и приподняв бровь в своей обычной манере. «Твоя мама», – беззвучно проговорил он. Кивнул и предупредительно поднял палец, когда Уильям жестом потребовал передать ему трубку. Уильям понимал – что-то случилось. Иначе она ни за что не стала бы звонить, и уж точно не с утра пораньше. Тетя? Джеральд?
Нельсон протянул ему трубку.
– Мам, что случилось?
Он повернулся спиной к Нельсону, в последний раз глянуть на парижские крыши, и уже прежде, чем она это произнесла, понял, что отец умер. Сердечный приступ, когда работал в саду. Мама плакала, и он с трудом разбирал слова. Изо всех сил старался сохранить терпение.
– Пожалуйста, мама, – не выдержал он наконец, – расскажи мне самое главное. Я вернусь домой, как только смогу.
Он кивал, поддерживал прерывающийся разговор, но больше всего ему сейчас было стыдно за свою злость. Он злился на отца, который испортил ему путешествие. Отец не хотел, чтобы Уильям уезжал. Ох, как он смотрел, когда говорил об этом. Как будто Уильяму вновь двенадцать.
Он прервал мать на полуслове:
– Я дам телеграмму, как только разберусь с билетами. – Не прощаясь, повесил трубку и повернулся к Нельсону. – Отец, – сказал он. – Скончался.
– Вот черт.
Глаза у Нельсона наполнились слезами. Которых не было у Уильяма. Нельсон знал его отца почти так же долго. Но Уильям словно оцепенел.
– И что теперь? – спросил Нельсон.
– Мне нужно возвращаться домой. Мать совсем расклеилась.
Ла-Манш Уильям пересек ночным паромом. Пришлось немножко поспорить, но он убедил Нельсона ехать в Рим, как они запланировали.
– Слушай, – сказал он, – вернуться тебе нужно только к началу занятий. Так что поезжай и повеселись. Кто знает, когда у нас еще будет такая возможность?
Из дома пришли еще новости, телеграмма от Джеральда, что церемония прощания состоится не раньше середины сентября, чтобы могли присутствовать все из школы. Он такой ответственный, Джеральд. Хорошо, что именно он сейчас там, может позаботиться о маме, выразить скорбь от лица семьи. Уильям понимал, что от него самого были бы сплошные разочарования.
Сойдя в Лондоне с поезда на следующее утро, он прямиком отправился в билетную кассу, чтобы выяснить, можно ли поменять его билет на ближайший корабль.
– Вам повезло, сэр, – сказала девушка. – Только что отменилась бронь. Для вас есть место на судне в эту среду.
Уильям протянул билет и паспорт, кассирша выписала новый билет и вернула ему бумаги. Вот потому он и приехал в Лондон, вот на что он надеялся. У него оставалось два дня до отплытия. И он хотел провести их с Беа.
Беа
Беа поднималась по лестнице с полными пакетами, когда услышала телефонный звонок. Она бросилась к двери, торопливо тыча ключом в замочную скважину.
– Дорогая… – Голос миссис Джи. Как странно слышать ее спустя все это время.
Беа уронила пакеты на пол, и несколько лимонов укатились под диван. Последняя неделя летних каникул до начала осеннего семестра, вечером во вторник все учительницы начальных классов собираются на вечеринку. Она планировала приготовить пирог и лимонный пудинг.
– Да, – ответила она, стараясь дышать ровно, чтобы не слышно было, как она запыхалась. – Здравствуйте. Все в порядке?
– Итан, – произнесла миссис Джи, и у Беа подкосились ноги. – Мистер Джи. К сожалению, у него случился инфаркт.
– Он в больнице? – спросила Беа, еще не понимая, не желая домысливать, вынуждая ее произнести вслух.
– Нет, милая. – Трансатлантические паузы между словами подчеркивали смысл. – Он умер.
Беа едва сдержала крик, пришлось зажать ладонью рот, чтобы ни звука не вырвалось наружу. Она трясла головой, онемев. Сначала папа, а теперь мистер Джи.
– Дорогая, – продолжала миссис Джи, и как же Беа хотелось сейчас обнять ее за пышную талию. – Ты в порядке? Ты слушаешь?
– Да, – отозвалась Беа, вонзая ногти в ладонь. – Я очень расстроена.
– Да, понимаю. Нам всем очень печально.
Беа кивнула, все еще не находя сил ответить.
– Мальчики в отъезде, оба, – сказала миссис Джи. – Но скоро вернутся домой. Одна моя сестра здесь. Остальные уже в пути.
– Это хорошо. Хорошо, когда все дома.
– Точно. – Молчание, а потом Беа услышала, как миссис Джи тихонько откашливается. – Я лучше пойду, дорогая. Просто хотела, чтобы ты знала.
– Спасибо, миссис Джи.
– Ты же скоро напишешь, правда? Я хочу узнать, чем ты занимаешься.
– Обязательно. И вы тоже, ладно? Спасибо еще раз.
В трубке щелкнуло, и Беа живо представила, как за тысячи миль отсюда, по ту сторону океана, миссис Джи неподвижно сидит сейчас в холле, на стуле с высокой спинкой, рядом с телефонным столиком. Такая непривычно окаменевшая. На ней выцветший голубой фартук, и она медленно застегивает сережку, которую снимала, пока звонила. Вычеркивает имя Беа из списка, смотрит на оставшиеся имена и вздыхает, тянется погладить Кинга, развалившегося у ее ног. Думает, что надо бы