В последние дни июльского кризиса многие государственные деятели – величайшие фигуры в своих странах, самые влиятельные люди в мире – почувствовали себя на какой-то миг песчинками. Осознав в ужасе, куда ведет избранный ими курс, они с тоской оглядывались назад. Такие душевные муки испытывали кайзер, Бетман-Гольвег, царь Николай II – но вряд ли кто-то из австрийцев, Мольтке или Сазонов. Поразительный фатализм французов в отношении необходимости поддержать Россию объясняется просто – осознанием (совершенно правомерным) того, что немецкая армия в любом случае двинется на Францию как на участницу Антанты. Британцы (за исключением нескольких горячих голов вроде Черчилля) стремились к войне меньше других, однако вторжение в Бельгию сочли достаточным поводом вступить в борьбу. Как великая держава, Британия считала, что в великих событиях должна сыграть свою великую роль.
В последние мирные дни начальник британской контрразведки МИ-5 Вернон Келл не выходил из своего кабинета в Уотергейт-Хаусе круглые сутки, организуя аресты известных немецких агентов. И хотя в штате его молодой организации насчитывалось лишь 17 сотрудников, он сумел наладить тесные связи с начальниками полиции графств – с 3 по 16 августа было произведено 22 ареста. Часть шпионов сумела бежать – как Вальтер Риманн, учитель немецкого из Гулля, севший на паром до Зеебрюгге. Кое-кто из них, предположительно, остался нераскрытым, но оказать Германии сколько-нибудь существенную помощь они вряд ли могли.
Большинство из арестованных были раскрыты благодаря тому, что их переписка с немецкой разведкой (Nachrichten-Abteilung) перлюстрировалась по мандату Министерства внутренних дел – система, недавно введенная Черчиллем. Кайзера некомпетентность руководителей его разведуправления привела в ярость. Координатор сети немецкой разведки в Британии Густав Штайнгауэр цитировал гневный возглас Вильгельма II: «Меня окружают недоумки! Кто за это ответит?»{223} Немецкая военная разведка занималась исключительно Францией, оставив Британию военно-морскому флоту. Штайнгауэр, часто бывавший в Британии в предвоенный период, в основном вербовал агентов, рассылая письма с предложением работать на разведку проживающим там немцам. Самым его активным корреспондентом был Карл Эрнст, цирюльник из Пентонвилла, вытягивавший сведения из клиентов-моряков. Немецкая военная разведка в Британии так и не смогла восстановиться после провала в 1914 году – 21 августа Берлин еще не подозревал, что во Францию направляются британские экспедиционные войска.
Тем временем Бернард Шоу телеграфировал своему немецкому переводчику: «Мы с вами воюем. Большего абсурда не придумаешь. Независимо ни от чего остаюсь с наилучшими пожеланиями». Лорд Нортклифф писал своему давнему венскому корреспонденту Уикхему Стиду: «Ну, вот и началось!», – на что Стид ответил: «Слава Богу, да!»{224} Со времен королевы Виктории за Англией в России закрепилось прозвище «англичанка». В августе 1914 года один крестьянин радовался тому, что «англичанка на стороне России, ведь, во-первых, она умная и поможет; во-вторых, если России придется туго, она хорошая и поможет, и в-третьих, если дело пойдет к замирению, она твердая и не уступит»{225}.
Известному словенскому мудрецу Франу Шуклье в 1914 году было 65. 4 августа невольный подданный Габсбургов прочитал под сенью деревьев знаменитого сада в селе Кандия новость о вступлении Британии в войну и сообщил собравшимся вокруг ученикам: «Благодарите Бога, если эта война закончится в три года». Эти слова быстро разошлись среди соотечественников, «единодушно решивших, что я спятил. Они считают, что все обойдется тремя неделями – максимум тремя месяцами»{226}. Берлинский корреспондент Daily Mail Фредерик Уайлс описывал, что творилось в тот день у британского посольства: «Осознание того, что теперь на них свалилось, превратило немцев в разъяренных варваров. <…> Камни, ключи, палки, ножи, зонты – в разбитые окна летело все, что можно было кинуть».
Писатель Джером Джером на загородной теннисной встрече выражал «облегчение и благодарность. <…> Я так боялся, что Грей в последний момент отступится. <…> Сильно сомневался в Асквите. Не думал, что старику хватит пороха. <…> Слава Богу, нам еще нескоро придется прочесть на вещах “Сделано в Германии”». Вечером 4 августа, когда перед Букингемским дворцом гудела и распевала песни беспечная толпа, Морис Бэринг наблюдал на Трафальгарской площади, как какой-то пьяный в парадном костюме задирает прохожих с крыши такси{227}.
Даже после окончательного объявления войны активные ее противники не спешили сдаваться. 5 августа Чарльз Скотт возмущался в Manchester Guardian: «По какому-то тайному соглашению, заключенному за спиной граждан, Англию втянули в безумную потасовку между двумя милитаристскими кликами. <…> В этой войне нам придется рисковать всем, чем мы гордимся, без малейшей надежды на награду. <…> Однажды мы об этом пожалеем». Многие нынешние британцы склонны со Скоттом согласиться – в первую очередь поскольку знают о последовавшем затем кошмаре, но отчасти потому, что, как они полагают, никто не вынуждал Англию противостоять кайзеровской Германии такой ценой.
Поступила бы хоть одна из участниц Антанты по-другому, знай они, насколько основательно сербская армия (не правительство) замешана в покушении на Франца Фердинанда? Почти наверняка нет, поскольку не это убийство побудило Австрию и Германию действовать, а их противников реагировать. Россия попросту считала истребление маленького славянского государства чрезмерной и недопустимой карой за преступление Принципа (и, если на то пошло, Аписа). Союз Франции с Россией вынуждал Мольтке перейти в атаку на Западном фронте (если только Франция не объявит о нейтралитете и не сдаст приграничные крепости, как того требовала Германия). Британию совершенно не занимала незавидная судьба Сербии, ее задело лишь нарушение Германией бельгийских границ и непосредственная угроза Франции. У всех будущих участниц назревающей Великой войны имелись свои мотивы взяться за оружие и цели, имеющие мало общего между собой. Три разных конфликта – балканский на почве восточноевропейских разногласий, борьба Германии за владычество на Континенте и брошенный ею же вызов всемирному господству Британии на море – сплелись в один общий узел. Другие болевые точки, в основном приходящиеся на раздел земель, проявятся, когда в противоборство включатся другие страны – в частности, Япония, Турция и Италия.
На протяжении прошедшего столетия многие британцы утверждали, что заплаченную страной страшную цену не оправдывают никакие благородные мотивы и цели. Немало и тех, кто склонен винить в первую очередь сэра Эдуарда Грея, настоявшего на участии Британии в войне. Однако, принимая в расчет стремление Германии к владычеству в Европе и последствия этого владычества для Британии, насколько ответственно поступил бы министр иностранных дел, если бы не попытался остановить потенциального противника?
Ллойд Джордж в своих мемуарах выдвигал еще один популярный довод против участия в конфликте, виня во всем ненавистных ему военных: «Если бы не профессиональное рвение и поспешность, с которой военные штабы начали приводить в действие давно вынашиваемые планы, едва начавшиеся межправительственные переговоры, возможно, продолжились бы, и войны, весьма вероятно, удалось бы избежать». Это чушь. Война не была случайностью, она стала результатом необдуманных планов Австрии при поддержке Германии.
Сегодня, как и в 1914 году, пускаясь в рассуждения о необходимости участия Британии, желательно учитывать, что представляла собой империя кайзера Вильгельма II. Было бы наивно предполагать, по примеру некоторых современных любителей сенсаций, что победа Германии привела бы к созданию некоего аналога Европейского союза. Хотя кайзеровский режим и не следует приравнивать к фашистскому, просвещенной его доктрину тоже назвать нельзя. Она была направлена прежде всего на установление господства – по возможности мирными средствами, но если придется, то и с оружием в руках. В своей паранойе немцы готовы были любое сомнение в международном авторитете Германии расценивать как посягательство. Кроме того, на всем протяжении июльского кризиса Германия, как и Австрия, систематически врала по поводу своих действий и намерений. Британское же правительство, при всех своих промахах и недостатках, не кривило душой ни перед союзниками, ни перед возможными врагами.
За кайзеровской империей числилось немало бесчеловечных даже по нынешним меркам кампаний. В 1904–1907 годах колониальные немецкие войска успешно истребили племена гереро и нама в Германской Юго-Западной Африке – преступление, рядом с которым меркнут все колониальные злодеяния британцев. Немецкие методы ведения войны во время вторжения в Бельгию и Францию в 1914 году (включающие массовые убийства гражданского населения, санкционированные на высшем уровне) не могут сравниться с тем, что имело место во время Второй мировой войны, поскольку Германия не занималась пока целенаправленным геноцидом, однако давали ясное представление о характере режима, уготованного Европе.