В Кремле были убеждены, что именно кризисное развитие международных отношений создаст выгодную для СССР революционную ситуацию. В представлении Сталина, в новейшее время состояние международных отношений определялось растущим воздействием «общего кризиса капитализма», отражавшего усиление загнивания капитализма, подрыв его равновесия. А это означало «прежде всего», говорил Сталин на партийном съезде в 1930 г., что «мы живем теперь в эпоху войн и революций»{338}.[31] То есть, в сопряженную с насилием переходную эпоху от капитализма к социализму. Не без прямого, в нужный момент, участия Советского Союза — являющегося, напомним, по сталинскому определению, «базой и инструментом мировой революции»{339}.
Не потому ли Сталин был так немногословен, когда речь заходила о коллективной безопасности? Показательно и то, что публично он ни разу не высказался в поддержку народного фронта против фашизма и войны, лозунг которого выдвинул VII конгресс Коминтерна летом 1935 г. И коллективная безопасность, и коминтерновский народный фронт были для Сталина не более чем тактическими средствами, но никак не проявлением стратегической линии в международных делах.
Оборотной стороной критики Сталиным на XVIII съезде стран Запада стало то, что политике западных стран он противопоставил своего рода общую позицию СССР и Германии. Как по-другому интерпретировать то, что говорил Сталин в международном разделе своего доклада?
Затеянная в Мюнхене «игра», заявил докладчик, провалилась. Поскольку странам Запада не удалось «поднять ярость Советского Союза против Германии, отравить атмосферу и спровоцировать конфликт с Германией без видимых на то оснований»{340}. В свою очередь и Германия, продолжил Сталин, отказывается после Мюнхена «платить по векселю» — развивать агрессию в восточном направлении, посылая западные страны «куда-то подальше»{341}. И все это в контексте «новой империалистической войны», которая «стала фактом», хотя «она еще не стала всеобщей, мировой войной»{342}. Не стала из-за того, что Англия, Франция и США, хотя агрессия Германии, Японии и Италии всячески ущемляет их интересы, «пятятся назад и отступают»{343}.
Выделим, по крайней мере, два момента в сталинских рассуждениях на съезде.
Во-первых, для Сталина — что показательно — предвоенные международные отношения были ареной «игры», затеянной западными политиками, не признающими, как он выразился, «человеческой морали». Поскольку в этом аморальном мире «прожженных буржуазных дипломатов» (опять-таки западных) все дозволено, то Сталин заранее выдал себе индульгенцию на то, что и он может включиться в «игру». Суть такой геополитической игры советский вождь изложил довольно красочно (приписывая свои мысли лидерам стран Запада): «… дать всем участникам войны увязнуть глубоко в тину войны, поощрять их в этом втихомолку, дать им ослабить и истощить друг друга. А потом, когда они достаточно ослабнут, — выступить на сцену со свежими силами, выступить, конечно, в интересах мира”, и продиктовать ослабевшим участникам войны свои условия. И дешево и мило!»{344}. Пактом с Гитлером Сталин, как ему казалось, перехватил инициативу в этой чреватой опасностями «игре». Своему окружению после подписания пакта он объяснил: «Тут идет игра, кто кого перехитрит и обманет»{345}. Азартная игра, в которую был вовлечен весь мир.
Во-вторых, отметим, как это ни удивительно, и то, что Сталин решился говорить за нацистскую Германию. Заявляя о том, что она не хочет воевать с СССР, посылая западные страны «куда-то подальше». Куда — известно по ненормативной лексике русского языка. Но откуда такая уверенность в намерениях Гитлера? Что могло зародить у него «патологическое доверие к Гитлеру» (Р.Ш. Ганелин{346})? Может, и вправду советский вождь обладал всей полнотой информации о намерениях Гитлера, как рассказывается в книге «Секреты Гитлера на столе у Сталина»?{347} Если согласиться с тем, что тенденция к разрядке в советско-германских отношениях наметилась с осени 1938 г., то можно предположить, что Сталин в обозримом будущем не опасался Гитлера (о чем уже говорилось в предыдущих главах).
Но вернемся к словам Сталина — «без видимых на то оснований», отразивших его мнение об отсутствии непосредственных причин для вооруженного конфликта между Советским Союзом и Германией. Многозначительные слова! Заслуживают того, чтобы разобраться, какие резоны были для такого заявления и что следовало, по логике вещей, из столь важной констатации. Заявления, сделанного с трибуны партийного съезда — с самой высокой трибуны власти в советской партийно-государственной системе.
С осени 1938 г. в пропагандистской войне между двумя странами действительно наступили перемены, выразившиеся во взаимном отказе от прямых нападок на высших государственных руководителей. Газета «Правда» продолжала осуждать фашизм и его агрессию, но воздерживалась от личностной характеристики нацистских лидеров. В это время, по американским данным, завязываются первые контакты на предмет заключения некоего двустороннего соглашения (см. главу 3). В документальном очерке Г.Л. Розанова о советско-германских отношениях в 1939–1941 гг., основанном на архивных материалах МИД СССР, подтверждается, что «зондаж гитлеровской дипломатией возможностей улучшения отношений с СССР начался сразу после Мюнхена, который укрепил агрессивные намерения Гитлера»{348}.
Дальше — больше. В начале января 1939 г. Гитлер на переговорах с министром иностранных дел Польши Ю. Беком говорит о своей незаинтересованности в Закарпатской Украине, снимая этим озабоченность Сталина «украинским вопросом». Несколько дней спустя Гитлер на приеме дипломатического корпуса неожиданно для всех выделяет из общей массы иностранных дипломатов своей беседой с ним советского посла в Берлине А.Ф. Мерекалова. А в конце месяца, 30 января, Гитлер в выступлении в Рейхстаге, направленном против стран Запада, ни разу не упомянул Советский Союз.
Речь Гитлера в Рейхстаге транслировалась по радио. На следующий день в «Правде» появилась уже упоминавшаяся перепечатка из английской газеты «Ньюс кроникл» за 27 января, в которой называлось «чрезвычайно неблагоразумным» предположение о неизменности советско-германских разногласий. Отметим совпадение во времени выступления Гитлера и перепечатки в «Правде» английской статьи о перспективах отношений между СССР и Германией.
Непосредственно перед выступлением на съезде Сталин мог укрепиться в своем мнении об отсутствии для вооруженного конфликта между СССР и Германией «видимых на то оснований». Вечером 8 марта, пишет Г.Л. Розанов, членами антифашистской группы Шульц-Бойзена — Харнака, действовавшей в министерстве авиации Германии, в Москву был передан текст состоявшегося в тот же день выступления Гитлера перед военной, политической и экономической элитой Германии[32]. С изложением программы агрессии, направленной против разных стран, вплоть до США, но — за исключением Советского Союза.
Основные тезисы выступления Гитлера поражают откровенностью: «Должны быть полностью истреблены» враги немецкого народа — евреи, демократии и «международные державы». Ближайшая цель — Чехословакия, об оккупации которой не позже 15 марта уже отданы приказы, затем Польша — «нам не придется ожидать тут сильного сопротивления». Что предопределит судьбу стран и на Балканах. «Это план, который будет осуществлен до 1940 г.». После этого «Германия раз и навсегда сведет счеты со своим извечным врагом — Францией», которая «будет стерта с карты Европы». Падет и Англия — «старая и хилая страна, ослабленная демократией». Объединив Европу «в соответствии с новой концепцией» и опираясь на британские и французские владения в Америке, «мы сведем счеты с “еврейскими королями доллара” в Соединенных Штатах»[33].
Удивительно! В этой гитлеровской программе поис- тине глобальной агрессии отсутствует даже упоминание Советского Союза! Но можно ли было добиться намеченных Гитлером целей как ближайших — захват Чехословакии и Польши, а тем более долгосрочных — разгром Франции и Англии с последующим нападением на заокеанские Соединенные Штаты, при полном игнорировании СССР? Страны, с коммунистическими руководителями которой нацисты на протяжении шести последних лет вели идеологическую войну? Страны, которая в прошлом всегда играла в европейских войнах роль козырного туза и которая была готова повторить эту роль? Более того, страны, провозгласившей идею победы коммунизма во всемирном масштабе? Наконец, могли ли сосуществовать, тем более длительно, две идеологии — нацистская и коммунистическая — одинаково претендовавшие на первенство в мире?