Но как быть в таком случае с публичными заявлениями Кремля о том, что советско-германский пакт был следствием, а не причиной провала советско-западных переговоров? И что оказалось неприемлемым для советской стороны в переговорной позиции стран европейского Запада?
Вот что писала в передовой статье в первую годовщину советско-германского пакта газета «Правда» — рупор сталинского руководства. Неудачу советско-западных переговоров газета объясняла тем, что «СССР стремился к осуществлению своих государственных задач в районах западных границ нашей страны и к укреплению мира, а анг- ло-французская дипломатия — к игнорированию этих задач СССР, к организации войны и вовлечению в нее Советского Союза»{378}. Осуществления каких «государственных задач» вдоль своих западных границ добивался Советский Союз? И почему западные деятели, в отличие от советских, не видели связи между «задачами» внешней политики СССР и «укреплением мира»?
Предоставим слово В.М. Молотову, в то время главе советского правительства, разделяющему со Сталиным ответственность за предвоенную советскую внешнюю политику: «Мы вели переговоры с англичанами и французами до разговора с немцами: если они не будут мешать нашим войскам в Чехословакии и Польше, тогда, конечно, у нас дела пойдут лучше. Они отказались…»{379}. Не менее откровенен Сталин, слова которого о том, что «англичане и французы хотели нас иметь в батраках и притом за это ничего не платить!» в полном варианте вынесены в эпиграф данной главы{380}.
Разумеется, никакого предпочтения переговорам с западными странами не отдавалось. Ведя гласные переговоры с ними и одновременно негласные «разговоры» с Германией, сталинское руководство хотело выжать максимум выгод из своего третейского положения. Из ситуации, когда обе стороны близкого военного конфликта — и демократические Англия с Францией, и нацистская Германия — добивались советской поддержки. Если западные страны нуждались в советской военной помощи, то для Германии важно было, нейтрализовав СССР, выиграть время.
В сталинско-молотовских рассуждениях ни слова об официально провозглашенной цели советско-западных переговоров — защитить всеобщий мир, сообща остановить агрессию нацистской Германии. Задачи, казалось бы, приоритетной. Зато они подтверждают, что интерес Кремля к переговорам стимулировался давними планами добиться, так или иначе, распространения своей власти на территории за пределами Советского Союза, прежде всего — на территории соседних восточноевропейских стран (Финляндия, страны Прибалтики, Польша, Бессарабия), некогда входивших в состав дореволюционной России.
Более глубокое выяснение вопроса о том, из-за чего разошлись стороны на московских тройственных переговорах, требует дополнительного внимания к советской позиции на этих переговорах.
Показательно, что советские руководители, в отличие от западных лидеров, неохотно делились с общественностью своей страны информацией о ходе московских переговоров. Редкие публичные заявления о переговорах внушали мало оптимизма относительно их исхода. Так, в сообщении ТАСС от 10 мая 1939 г. англо-французский подход к проблеме безопасности в Восточной Европе оценивался как не обеспечивающий соблюдение принципа «взаимности» в отношении Советского Союза. Американское посольство в Москве полагало, что это сообщение призвано подготовить советскую общественность к возможному отклонению английских предложений (со стороны Запада инициативу в переговорах проявляла именно Англия, Франция следовала за ней){381}.
Сообщение ТАСС появилось в печати через неделю после смещения М.М. Литвинова и назначения вместо него в народный комиссариат иностранных дел СССР В.М. Молотова. В конце мая новый нарком иностранных дел (совмещавший эту должность с обязанностями главы правительства), выступая на сессии Верховного совета СССР, говоря о переговорах с Англией и Францией, сделал упор на неприемлемость западных предложений — «если смотреть на дело с точки зрения взаимности»{382}. Как бы забыв, что англо-французские гарантии безопасности, предоставленные Польше и Румынии в апреле-марте 1939 г., уже давали преимущество СССР. Так как в случае нападения Германии на Советский Союз через эти две страны ему была обеспечена, в силу объявленных западных гарантий, помощь со стороны и Англии, и Франции.
Найденная формула обвинения западных участников переговоров в нарушении принципа взаимности и равных обязанностей получила развитие в статье А.А. Жданова, опубликованной в «Правде» в конце июня 1939 г. под названием «Английское и французское правительства не хотят равного договора с СССР». Один из близких в то время к Сталину кремлевских руководителей, Жданов обвинил западных партнеров Советского Союза по переговорам в том, что они за такой договор, в котором «СССР выступал бы в роли батрака, несущего на своих плечах всю тяжесть обязательств», став тем самым «игрушкой в руках людей, любящих загребать жар чужими руками». Статья завершалась выводом, что, «спекулируя на мнимой неуступчивости СССР», западные страны стараются «облегчить себе путь к сделке с агрессорами»{383}. Использованные Ждановым формулировки представляли собой парафраз критических высказываний Сталина на XVIII съезде ВКП(б)» в адрес государств Запада.
В то же время многие советские историки писали именно о западной, а не о советской несговорчивости на переговорах, приводя, на первый взгляд, убедительные аргументы. Но при этом оставалось недооцененным то, что в подходе к делам международным советские руководители руководствовались классовыми мотивами, отталкиваясь от тезиса о «враждебном капиталистическом окружении». В отношениях с представителями капиталистических стран они отказывались применить свой же большевистский принцип (который так нравился Р. Рейгану): «Доверяй, но проверяй». Переговоры с ними, с капиталистическими государствами, говорил Сталин, это та же классовая борьба. В 1929 г., в ходе англо-советских переговоров о возобновлении разорванных дипломатических отношений, Сталин называл переговоры с капиталистическими врагами классовой борьбой, поучая «ответить этим наглецам коротко и ясно: “Ни хера вы у нас не получите”»{384}. Резонно подумать, не пытались ли коммунистические руководители Советского Союза, прибегая к обвинениям западных партнеров в неуступчивости, скрыть тем самым свои тайные (порой и не столь тайные) намерения?
В закрытых партийных аудиториях эти намерения выражались более чем откровенно. Вот что говорил о перспективах трехсторонних советско-западных переговоров член ЦК ВКП(б) и глава делегации ВКП(б) в Коминтерне Д.З. Мануильский, выступая на совещании руководителей кафедр марксизма-ленинизма в Москве в середине июля 1939 г.: «Мы прекрасно понимаем, что сейчас за нами так ухаживают, как приблизительно за богатой московской невестой в свое время (смех), но мы цену своей красоте знаем (аплодисменты) и если сделаем брак, то по расчету (смех, аплодисменты). Брак по любви у нас не пойдет, а по расчету — милости просим». И в конце доклада, отвечая на вопросы аудитории: «Я не большой оптимист, я не скажу, как английская печать, что уже соглашение между СССР и Англией и Францией в кармане. В кармане может быть и фига». Опомнившись, продолжил: «Это серьезный вопрос, я так не буду говорить». Но тут же добавил: «И я говорю, я не оптимист, я не думаю, что соглашение уже в кармане, у меня просто, как у советского человека, есть большая доля скептицизма».{385}
Впрочем, советские представители на переговорах с Англией и Францией после их провала проговорились, что не в позиции западной стороны было все дело. Так, глава советской военной миссии маршал К.Е. Ворошилов в интервью газете «Известия» 27 августа заявил: «Не потому прервались военные переговоры с Англией и Францией, что СССР заключил пакт о ненападении с Германией, а наоборот, СССР заключил пакт о ненападении с Германией в результате, между прочим, того обстоятельства, что военные переговоры с Францией и Англией зашли в тупик в силу непреодолимых разногласий»{386}. В свою очередь В.М. Молотов на сессии Верховного совета СССР 31 августа, созванной для ратификации советско- германского пакта о ненападении, сославшись на интервью Ворошилова, повторил: «Советский Союз заключил пакт о ненападении с Германией, между прочим, в силу того обстоятельства, что переговоры с Францией и Англией натолкнулись на непреодолимые разногласия и кончились неудачей по вине англо-французских правящих кругов»{387}.
Но если К.Е. Ворошилов связал заключение пакта с провалом военных переговоров, то В.М. Молотов распространил эту связь и на предшествовавшие им советско-западные политико-дипломатические переговоры. Ключевые слова в обоих заявлениях — «между прочим». Что означает, согласно словарю русского языка, «кстати», «к слову сказать». То есть, основаниями для советского решения пойти на пакт с Германией служили иные, возможно, более веские соображения. Об этих соображениях можно судить по советским официальным оценкам международного значения пакта, в которых содержались такие многозначительные молотовские формулировки как «поворот в истории Европы, да и не только Европы» и совпадающие «коренные государственные интересы как СССР, так и Германии»{388}. Эти самодовлеющие оценки советско-германского пакта никак не подтверждают основной тезис сталинских «Фальсификаторов истории» (1948 г.) — о том, что Советский Союз был вынужден пойти на пакт из-за провала переговоров со странами Запада{389}.