Активность советской политики на Дальнем Востоке, проявившаяся в «малой войне» у озера Хасан, в дальнейшем лишь возрастала. При обсуждении японо-китайского конфликта на сессии Совета Лиги наций в начале 1939 г. М.М. Литвинов инструктировал советского представителя в Совете Я.З. Сурица: не выступая «застрельщиком» в прениях, «поощряйте» китайского делегата Веллингтона Ку, «обещайте ему всякое содействие, но пусть инициатива остается за ним». Если же англичане и французы проявят готовность принять более решительные меры против Японии, «за нами дело не станет»{289}.
Но и Япония, обеспокоенная немецкой политикой «осторожничания с СССР», говорил в феврале 1939 г. министр военно-морского флота Франции С. Кампенки полпреду Я.З. Сурицу, «пойдет на отчаянный шаг на Дальнем Востоке, чтобы втянуть Германию в войну против СССР»{290}. Таким «отчаянным шагом» стали масштабные сражения на Халхин-Голе в мае-августе 1939 г., завершившиеся полным разгромом японцев.
Советская сторона не уступала японской в нагнетании ситуации, используя для этого пограничные конфликты и заинтересованность Японии в аренде рыболовных участков в советских территориальных водах, на переговорах о которых Москва занимала жесткую позицию.
В советском меморандуме японскому правительству, направленном в начале января 1939 г., «решительно» отвергались японские обвинения в стремлении Советского Союза «превратить рыболовный вопрос в политический». Но тут же заявлялось, что советское правительство не может «не принимать нужных мер по охране побережья и границ своего государства». Продолжение переговоров ставилось в зависимость от принятия «за основу» советских предложений{291}.
Поскольку Япония настаивала на своем{292}, М.М. Литвинов в письме Сталину просил разрешения заявить японскому послу, что любые попытки нарушить советские территориальные воды будут рассматриваться как сознательное провокационное нарушение, «которое вызовет с нашей стороны соответственную реакцию, размеры которой мы рекомендуем Японии не преуменьшать»{293}. 21 января Политбюро постановило заявить японскому послу, что «в случае японских провокационных действий в советских водах конфликт не будет носить локального характера»{294}. Напомним, что речь идет о периоде, когда, если верить «Фальсификаторам истории», дело шло к полной международной изоляции СССР, которому, казалось бы, самому уж никак не следовало обострять отношения с соседними странами.
Подводя итог внешней политике сталинского Советского Союза в послемюнхенский период, следует подчеркнуть, что соображения, связанные с борьбой против фашизма как общемировой угрозы, уступали место многократно провозглашаемому главному принципу СССР в международных делах: Советский Союз ориентируется, прежде всего и только, на свои интересы. Подход к международным отношениям исключительно с позиции самодостаточности социализма ставил Советский Союз де-факто против как агрессивных — фашистских, так и неагрессивных — демократических, государств. В отличие от противостоящих друг другу капиталистических коалиций, достаточно скоро определившихся с взаимными претензиями и контрпретензиями, советская позиция оставалась как бы неопределенной. Эта «неопределенность» отражала советское стремление встать над обеими враждующими группировками держав, сохраняя за собой свободу решающего выбора, а вместе с ним — все преимущества игры на «межимпериалистических» противоречиях.
Глава 5.
Сталинская система мировых координат
Сталин вел дело к гибели империализма и к приближению коммунизма
В.М. Молотов
И.В. Сталин, самовластный правитель огромной евразийской империи, представлявшей один из центров военной мощи, ожидаемо стал ключевой фигурой мировой политики в последние предвоенные месяцы. Его превращение из персоны, которую участники Мюнхенской конференции публично проигнорировали, в деятеля, благосклонности которого в послемюнхенской Европе добивались обе враждующие стороны — как демократические Англия с Францией, так и нацистская Германия, объясняется просто. Дело в том, что с приближением общеевропейского конфликта резко возросла роль Советского Союза, способного своим выбором склонить чашу весов в ту или иную сторону.
Общепризнано, что советская внешняя политика при Сталине — это политика одного и только одного человека. Самого Сталина. Поэтому было так мало известно о том, как вырабатывались и принимались внешнеполитические решения в сталинском Советском Союзе. (Что требует повышенного внимания к партийным документам, какими бы редкими и скупыми они ни были.) Материалы фонда Сталина, переданные из Президентского (Кремлевского) архива в Российский Государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ), убеждают лишний раз: все, абсолютно все было под контролем советского вождя до последних дней его жизни{295}.
Концентрация исследовательского интереса на личности Сталина находит отражение в мировой историографии, в которой широко практикуется методика сопоставления деятельности наиболее одиозных диктаторов того времени — Гитлера и Сталина{296}. Как невозможно представить фашистскую Германию без Гитлера, без идеологии и практики олицетворяемого им нацизма, так невозможно при освещении истории Советского Союза периода правления Сталина обойтись без того, чтобы не подчеркнуть первостепенную роль его личности, тоталитарную сущность созданной большевиками модели социализма. Гитлер и Сталин потому и называются диктаторами, что они единолично и жестко контролировали практически все сферы жизни своих государств. И более всего, разумеется, сферу политики внешней, международной.
В апреле 1937 г. Сталин провел через подвластное ему Политбюро ЦК ВКП(б) постановление, по которому для срочного решения «вопросов секретного характера, в том числе вопросов внешней политики», внутри Политбюро была образована постоянная комиссия из пяти членов{297}. И.В. Сталин, В.М. Молотов, К.Е. Ворошилов, Л.М. Каганович, А.И. Микоян и составили эту комиссию. О некоторой условности ее состава можно судить по тому факту, что вскоре определенный вес в окружении Сталина приобрели А.А. Жданов и Л.П. Берия, не входившие в постоянную комиссию.
На практике решения принимались Сталиным и только им. Ни одно партийно-государственное постановление или официальное сообщение (например, от имени ТАСС) не публиковались без его санкции. Протоколы заседаний Политбюро составлялись регулярно без фактически проведенных заседаний (на этом набил себе руку Г.М. Маленков, оформляя как протоколы заседаний Политбюро то, о чем договаривались между собой члены «пятерки»). Так, по свидетельству А.И. Микояна, за время войны с Германией в 1941–1945 гг. не состоялось «ни одного» заседания Политбюро в полном составе{298}. А протоколы Политбюро с его решениями за эти годы существуют, как если бы заседания регулярно проводились. Да и как могла сложиться коллегиальная работа, если, по воспоминаниям Н.С. Хрущева, в Политбюро «сложилась такая практика: если тебе не говорят, то не спрашивай… ограничение и отбор информации, которая давалась членам Политбюро, определялись Сталиным»{299}. В своих воспоминаниях Хрущев то и дело подчеркивает, что вопросы внешней и военной политики решались лично Сталиным{300}. По его словам, «Сталин считал, что ЦК партии и Политбюро — это все, так сказать, мебель, необходимая для обстановки дома, главное в котором — хозяин дома. Хозяином он считал, конечно, себя и делал все, что считал нужным, ни с кем он не советовался, если это не входило в его планы, и ни перед кем не отчитывался»{301}. Это был человек, пишет член-корреспондент РАН Р.Ш. Ганелин в своих замечательных воспоминаниях, «упивавшийся неограниченностью своей власти»{302}.
В сфере международной, особенно чувствительной для Сталина, вовсю проявились его всесилие, решимость единолично, бесконтрольно вершить судьбами народов — своего и других. Завеса тайны, долгие годы окутывавшая заключение 23 августа 1939 г. советско-германского пакта о ненападении, объясняется как раз тем, что решение пойти на сговор с Гитлером принималось непосредственно Сталиным (и В.М. Молотовым на вторых ролях), не проявлявшим никакого желания делиться с кем бы то ни было своими замыслами. Наглядный пример. Н.С. Хрущев, член, казалось бы, всесильного Политбюро, узнал о предстоящем заключении пакта с Германией лишь накануне прилета в Москву для его подписания нацистского министра иностранных дел И. Риббентропа от самого Сталина{303}. Он рассказывает, что когда Сталин и Молотов вели переговоры в Кремле с Риббентропом, они с К.Е. Ворошиловым, Г.М. Маленковым и Н.А. Булганиным провели время в охоте на уток.