слышали и те, кто находился на путях, и те, кто был возле складских помещений:
— Во всех, кто попытается приблизиться к вокзалу, будем стрелять без предупреждения!
— А если это беженцы? — спросил кто-то из группы Музольта.
— Стрелять в каждого, кто попытается приблизиться к вокзалу!
Отдав приказ, Музольт отошел от окна, сел на стул и сказал, обращаясь к Цукману:
— Я здесь работал составителем поездов, вы были железнодорожным чиновником. С этого часа мы с вами поменялись ролями. Теперь вы, чиновник, будете подчиняться простому составителю поездов. Мы взяли власть в свои руки. Антифашистская власть — это власть таких же рабочих, как я! А сейчас сделайте так, чтобы беженцы покинули вокзал. Но имейте в виду: если вы попытаетесь надуть меня, а значит, антифашистскую власть, вам несдобровать!..
Цукман кивнул.
— Скажите что-нибудь, от ваших молчаливых кивков можно с ума сойти!
— Я все понял, — сказал Цукман.
— Ну то-то!
— Могу я спросить, что будет с железной дорогой, если такие, как вы?..
— На этот вопрос я могу вам дать точный ответ. В первую очередь я ликвидирую название «Германская имперская дорога». Не будет свастики на вагонах, у железнодорожников не будет старой формы и старых фуражек. Чиновников на железной дороге тоже не будет. Я придумаю новое название дороги, ну, например: «Антифашистская железная дорога». Или что-нибудь в этом роде…
— И вы собираетесь один руководить всей Германской имперской дорогой? — явно с издевкой спросил Цукман.
Музольт уловил издевку, но, чтобы не взорваться от бешенства, начал смеяться, а сам лихорадочно искал в голове подходящий ответ. Наконец он сказал:
— Ты думаешь, я действую один? Ерунда! Ты заблуждаешься! — И Музольт опять рассмеялся.
Потом все замолчали. Стало тихо-тихо.
— Значит, сначала я должен удалить с территории станции всех беженцев? — переспросил Цукман. — А что потом?..
— В первую очередь удалить беженцев, — подтвердил Музольт.
— Это значит лишить бедняг крыши над головой, выгнать их всех под открытое небо и тем самым еще больше отравить им и без того несладкую жизнь?
— Да! Да! Да!
В глубине души Музольт проклинал Раубольда за то, что тот назначил его комендантом станции, и злился на самого себя. У него было такое чувство, что он наделал целый ряд глупостей, которые тяжким бременем легли на его плечи. Правда, он выполнил задание Раубольда — занял вокзал, точнее, кабинет Цукмана. А что ему делать дальше? Ведь от следующего решения зависел его авторитет!
— А что вы намерены делать со мной? — спросил Цукман. — Вам известно, что я состоял в нацистской партии, однако вы хорошо знаете, что я ничего противозаконного не делал.
— Мы это знаем.
— Тогда защитите меня.
— Этого я вам обещать не могу, — уклончиво ответил Музольт, чувствуя, что этого Цукмана стоит немного припугнуть и лучше держать его в неизвестности.
— Я ведь тогда и рта не раскрыл, когда взорвались цистерны с горючим.
— А что вы об этом знали, господин чиновник?
— Ничего, но я догадывался…
— Негодяй!..
— Я вам еще понадоблюсь!
— Да, конечно, — ответил Музольт. — Вы нам еще понадобитесь, но только не думайте, что вы и впредь будете руководить всей работой станции.
В этот момент дверь распахнулась, и в кабинет ввалились двое из группы Музольта, ведя Кальмуса.
— Здесь он будет в большей безопасности, — сказал один из них. — А то на улице крестьяне требуют его освобождения. Может, теперь они успокоятся.
Музольт взял в руки фонарь «летучая мышь» и, подняв его над головой, осветил лицо Кальмуса.
— Если вы будете подстрекать своих людей… — медленно начал Музольт.
— Как я могу их подстрекать, когда вы меня задержали как преступника?.. Все вы это придумали! — закричал вдруг Кальмус. — Ничего вы не знаете! Вам пора бы научиться разбираться в людях! Вы — странный, взбалмошный человек! У вас в голове — хаос. Вы забили себе голову мыслями о какой-то революции, а сами стреляете и убиваете!
— Вы мне здесь не орите! — оборвал его Музольт.
Фонарь в руке Музольта качался, будто во время бури. Музольт медленно опустил его, и на лица присутствующих упали глубокие тени.
Наступила долгая, томительная пауза.
— Если вы его сейчас отпустите, на станции сразу же станет тихо, — первым нарушил молчание Цукман, кивнув головой в сторону Кальмуса. — Если мы вместе поразмыслим, то сможем быстро навести порядок на станции. Беженцы пока могут оставаться в вагонах…
— Сколько паровозов стоит под парами? — перебил его Музольт.
— Всего лишь один маневренный паровоз.
Музольт повернулся к товарищам, стоявшим позади Кальмуса, и сказал:
— Пусть все паровозы дадут гудки. Пусть жители города знают, что мы победили.
Цукман и Кальмус усмехнулись, но, к счастью, Музольт не заметил этой усмешки.
Через пять минут над железнодорожными путями раздались визгливые гудки маневренного паровозика. Гудки раздавались через каждую секунду, и их хорошо было слышно в городе, а эхо отдавалось в близлежащих горах.
3
Утро было холодным, и Раубольд замерз. Холодок заползал за шиворот. Поврежденная рука и парализованное колено ныли. Услышав выстрелы со стороны железнодорожной станции, Раубольд подумал: «Ну, Музольт уже действует как комендант станции. Человек он надежный: все, что задумает, всегда сделает». Услышав паровозные гудки, Раубольд понял, что и на станции одержана победа. Все это радовало.
Раубольд с нетерпением ждал наступления утра. При свете дня все выяснится и будет видно, окончательно ли они победили.
Небо на востоке заалело. Наступающий день обещал быть солнечным. Городу Вальденбергу нужны были и солнце, и порядок.
Распространились слухи, будто коммунисты встретили сопротивление. В городе слышалась перестрелка. Слухи ползли самые невероятные. Однако все шепотом называли одну фамилию. Называть ее вслух боялись: ведь и у стен бывают уши. «Хайнике, Георг Хайнике…»
— Это тот самый Хайнике, который в тридцать третьем?..
— Он самый.
— А разве его тогда не расстреляли?
— Нет, он остался в живых.
— Вообще-то он порядочный человек. А почему его, собственно, тогда забрали?.. А позже еще раз?..
— Да, он порядочный…
В то утро на улицах города впервые не было слышно топота солдатских сапог. Остатки частей разгромленной армии будто сквозь землю провалились. Может, они натолкнулись на русских или американцев, сложили оружие и теперь маршируют на лугу за колючей проволокой? Измученные и равнодушные ко всему на свете, пленные солдаты лежали на сырой земле и ждали, что же с ними будет дальше. Ждать им придется еще довольно долго, поскольку пленных набралось так много, что решить их судьбу за один день было просто невозможно.
Перед зданием ратуши стоял грузовик. Хиндемит укреплял на нем красное полотно.
— Перестань болтать ерунду! — сказал ему Раубольд, продолжая начатый спор.
— Как люди узнают, что машина принадлежит нам, если мы не вывесим флага? Она