Общую картину выдавал центральный экран, на котором изображалась полностью вся планета. Две белоснежные шапки льда, идущие навстречу друг другу от полюсов, словно стальные клещи, сжимали планету, простираясь до субтропиков.
— Дайте укрупненное изображение границы ледяного покрова, — скомандовал Господь.
Операторы защелкали тумблерами и изображение начало стремительно укрупняться. Когда глаза присутствующих привыкли к режущей белизне льющейся со всех экранов, наиболее зоркие из них стали замечать тонкие и редкие вереницы людей тянущиеся по снежному полю к пока еще не занятой льдом земле. Закутанные во что попало, люди с изможденными от голода и холода лицами, брели в снежной пустыне, неся на руках детей и стариков на волокушах. Некоторые, не выдержав изнурительного путешествия, ложились прямо в снег и застывали, превращаясь в ледяные статуи. Многие падали вместе с детьми. Идущие следом, почти не обращали на них внимания, осознавая, что через несколько часов и они также упадут, и дети, которых они сейчас несут тоже замерзнут на телах своих родителей. Оледенение и люди двигались с одной скоростью, поэтому со стороны казалось, что они просто топчутся на месте, вяло перебирая ногами. Где-то в углу подвала всхлипнула и шумно высморкалась в полы своего халата тетя Барна:
— Детушек! Детушек-то как жалко! Что же я натворила окаянная! Нет мне теперь прощения, — причитала она по-бабьи, утирая слезы тыльной стороной ладони.
Никому не хотелось как-то успокаивать или отвечать пожилой женщине. Все было понятно и так. И только профессор Саваоф, скрестив на груди руки, негромко произнес, не обращаясь ни к кому конкретно:
— Вот к чему иногда приводит бюрократизм одних, безответственность других и ложная сознательность третьих.
Двое непосредственных виновных еще ниже склонили свои головы. По предварительным подсчетам сканирующей аппаратуры, в живых оставалось всего около ста тысяч человек, поселения которых были сосредоточены в Центральной Африке и Юго-Восточной Азии. Беженцы с севера евроазиатского материка могли к этой цифре добавить еще максимум двадцать тысяч.
— Один! — крикнул Господь. — Сделай же что-нибудь! Включи Луч на максимум!
— Нельзя, — глухо отозвался тот и добавил, поясняя, — он и так работает в оптимальном режиме на разогрев застывшего металлического ядра планеты. Если мы еще прибавим мощности излучения, то рискуем просто спалить ее. Надо ждать. Люди почувствуют тепло уже через несколько часов по нашему времени. У них там пройдет около месяца.
— Понятно. Извини, — ответил Господь, покусывая свои, сразу потрескавшиеся губы.
— Но не это самое страшное, — вдруг продолжил Один, все таким же сумрачным голосом.
— А что?! — десятки глаз в страхе скрестились на его большой и неловкой фигуре.
— Самое страшное, — закончил за него профессор, — что немного погодя начнется невероятный потоп от растаявшей так быстро воды.
— Да, — согласился Один, — потопа не избежать никак.
— Нам еще Всемирного Потопа тут не хватало! — в ужасе воскликнул Господь.
— А после потопа, разлагающиеся в большом количестве туши животных принесут эпидемии, — вороном прокаркал профессор.
— Один! — опять обратился Господь к другу. — Тогда может быть уменьшить энергию Луча?
Один отрицательно покачал головой:
— Если мы уменьшим энергию Луча, то его мощности не хватит на разогрев ядра. Да и опасно все время то убавлять, то прибавлять мощность. Оно и сейчас там гудит, как колокол, а при изменении мощности войдет в неконтролируемое раскачивание и тогда может просто взорваться.
Господь, отошел в строну и закрыв лицо руками, стал что-то шептать неразборчивое. Лишь стоящие рядом с трудом смогли разобрать обрывки прошептанных фраз. Это была старинная молитва о принятии на себя чужих прегрешений… Тот, кто произносил эту молитву, добровольно принимал на себя не только все грехи окружающих, но и брал на себя ответственность за все происходящее с ним и от его имени. Это была страшная молитва, ибо нарушение ее обета влекло на молящегося неотвратимую и скорую смерть По старинным верованиям сиренийцев на такую молитву можно было решиться только единожды в жизни, так как это требовало невероятного мужества. Постепенно до окружающих стал доходить смысл шепота Господя. Они разом отступили к стенам, оставив его в центре образовавшегося круга. А затем, молча, как по команде, преклонили перед ним свои колени.
XXI
Вернувшись с мероприятия домой, Захария, все никак не мог успокоиться. Он постоянно возвращался мысленно только что прошедшему событию и смаковал особенно понравившиеся моменты. Наверное еще никогда не чувствовал он себя так легко и свободно как сейчас. Есть не хотелось, смотреть визор тоже, потому что боялся отвлечься от столь приятных воспоминаний. Принял душ, смывая приятную усталость и напряжение последних двух суток. Видя, как подкапывает вода из крана с горячей водой, дал себе слово, что в ближайшее время устранит неполадку. Лег в постель, приятно ощутив скользящую прохладу шелковой простыни, попутно отметив, что это его первая ночь, которую он проводит дома, лежа на мягкой и удобной кровати. Заставил себя закрыть глаза, но сон упорно не хотел приходить, а воспоминания все возвращали и возвращали его в минувший вечер. Уснул лишь под утро. Да и то снились какие-то кошмары. То снилась Инесса, почему-то вся в крови, зовущая его и протягивающая к нему окровавленные ручонки, то снился Колобок с бездонным взглядом обжигающего холода, то ухмыляющийся в недоброй усмешке шеф. Несколько раз просыпался и снова погружался в кошмарную круговерть. За всю свою жизнь, или правильнее будет сказать за все свои жизни, Захария только последнюю тысячу лет стал видеть сны. До этого он был лишен этой возможности по неизвестным причинам. И надо отметить, что дар сновидений не принес ему какого-то удовлетворения. Напротив, он с радостью бы отказался при первом же случае от этой возможности, так как они всегда, или почти всегда приносили с собой неприятные видения.
Опять проснулся поздно. Поглядел на часы Время было далеко за полдень. Вставать не хотелось. До шести вечера, на который была назначена неофициальная аудиенция у Гавриила, еще оставалась куча времени, которое надо было как-то потратить. Злость на шефа из-за его непонятных интриг улетучилась, превратившись в простое недоумение — еще ни разу за всю жизнь он не возвращался домой в качестве нежелательного объекта. Злобы не было, а обида осталась. Но тут, как ни крути, а поговорить с ним начистоту все же придется. Не вылезая из постели, протянул руку к тумбочке, где стоял комтор. Накануне вечером из-за желания выспаться, как следует, он поставил его в беззвучный режим, поэтому поднеся его сейчас, к не до конца раскрытым глазам, обнаружил несколько пропущенных вызовов и текстовых сообщений. Он надеялся среди них отыскать звонок или сообщение от Ирии, но, увы.