Мурашки пробежали по загорелым рукам Джесси.
«…разве это правильно оставаться одному, если твоя единственная любовь никогда не сидит дома?.. Я слишком сильно люблю, иногда говорят мои друзья…»
Она так сильно сжимает рукоятку биты, что ее пальцы теряют чувствительность. Кисти рук начинают дрожать, как бы скованные невидимыми путами, а сердце неожиданно наполняет ужас. Это уже другая песня, неправильная песня, плохая песня.
«… но я верю… я верю… что именно так нужно любить женщину…»
Джесси смотрит на группу девочек, ожидающих, пока она сделает свой удар, и замечает, что Каролина исчезла. На ее месте стоит Нора Калиган. Ее волосы заплетены в косы, на кончике носа тоненькая полоса цинковых белил, на ней желтые брючки Каролины, а на шее медальон — из тех, в которые вставлена маленькая фотография Пола Маккартни — но это именно Норины зеленые глаза, и они смотрят на нее с недетским состраданием. Джесси неожиданно вспоминает, что Вилл — несомненно подначиваемый приятелями, также помешанными на Поле и немецком шоколаде, как и сам Вилл, — подкрадывается сзади, что он собирается подшутить над ней. Она грубо отреагирует на его дикую выходку, развернувшись и двинув его по зубам, возможно, не полностью испортив вечеринку, но несомненно добавив ложку дегтя в бочку меда. Она пытается оторваться и повернуться, прежде чем произойдет непоправимое. Она хочет изменить прошлое, но прошлое очень тяжело. Джесси понимает, что изменить прошлое — все равно что пытаться приподнять дом, чтобы посмотреть, не завалялась ли под ним потерянная, забытая или спрятанная вещь.
Позади нее кто-то прибавил громкость магнитофона, и эта ужасная песня раздается громче, чем всегда, звуча триумфально, помпезно, почти садистски: «КАК БОЛЬНО… КОГДА С ТОБОЙ ОБРАЩАЮТСЯ ТАК ЖЕСТОКО… КТО-ТО, ГДЕ-ТО… СКАЖИТЕ ЕЙ, КАК МНЕ НЕЛЕГКО…»
Она снова пытается избавиться от биты — но не может, как будто кто-то приковал ее к ней.
— Нора! — кричит она. — Нора, ты должна помочь мне! Останови его!
(Именно в этом месте Джесси застонала первый раз, отпугнув собаку от тела Джеральда.)
Нора медленно, в замешательстве трясет головой. «Я не могу помочь тебе, Джесси. Ты сама по себе — как и все мы. Обычно я не говорю своим пациентам об этом, но мне кажется, что в твоем случае лучше быть откровенной».
«Ты не понимаешь! Я не смогу пережить все это снова. НЕ СМОГУ!»
«О, не будь такой глупой, — нетерпеливо говорит Нора. Она начинает отворачиваться, как-будто больше не может вынести вид искаженного неистовством лица Джесси. — Ты не умрешь; это не отрава».
Джесси затравленно оглядывается вокруг (хотя она все еще не может выпрямиться и перестать представлять манящую цель для приближающегося братишки) и видит, что ее друг, Тамми Хо, исчез, а на его месте в его белых шортах стоит Руфь Ниери. Она держит биту Тамми с красными полосками в одной руке и сигарету в другой. На лице Руфи обычная сардоническая усмешка, но глаза ее печальны, в них проглядывает сожаление.
— Руфь, помоги мне, — кричит Джесси. — Ты должна помочь мне!
Руфь делает глубокую затяжку, а потом вдавливает сигарету в землю сандалией Тамми Хо. «Малышка — он собирается подшутить над тобой. И ты так же хорошо знаешь это, как и я; ты уже столько раз переживала все это. Итак, в чем же проблема?»
«Это не просто розыгрыш! И ты знаешь это!»
«Тра-та-та, тра-та-та», — говорит Руфь.
«Что? Что это зна…»
«Это значит — как я могу знать что-нибудь о ЧЕМ-НИБУДЬ? — выпалила Руфь в ответ. Злость звенела в ее голосе, но за ней скрывалась боль. — Ты не рассказала мне, ты никому не рассказала. Ты убежала. Ты убежала как кролик, который видит тень совы на траве».
— Я НЕ МОГЛА рассказать! — вопит Джесси. Теперь она видела тень на траве, позади себя, как будто слова Руфи были волшебным заклинанием. Однако это не была тень совы, это была тень ее брата. Она слышит приглушенные смешки его друзей, знает, что он уже приготовился, но все еще не может выпрямиться, сделать хоть какое-нибудь движение. Она бессильна изменить надвигающееся, и она понимает, что именно это является сутью как ночного кошмара, так и трагедии ее жизни.
— Я НЕ МОГЛА! — снова выкрикнула она Руфи. — Я не могла, никогда не могла! Это могло бы убить мою мамочку… или разрушить семью… или то и другое вместе! Он сказал! Папа сказал!
«Мне неприятно быть человеком, сообщающим тебе именно это известие, малышок-голышок, но твой отец мертв уже двенадцать лет. К тому же мы могли бы немного разобраться в этой мелодраме. К тому же он не подвесил тебя на бельевой веревке, а потом не посадил на костер».
Но она не хочет слышать об этом, она не хочет обдумывать это — даже во сне — никакой переоценки ее покоренного прошлого; когда-то кости домино начали падать, и кто знает, когда это все закончится. Поэтому она закрыла уши, чтобы не слышать, что говорит Руфь, и продолжала смотреть на свою приятельницу глубоким, просительным взглядом, частенько заставлявшим Руфь смеяться и отступать, делать то, что хочет Джесси.
— Руфь, ты должна помочь мне! Должна!
Но в этот раз просительный взгляд не помог. «Я не думаю так, малышка. Время, когда можно было заткнуть рот, прошло, убежать просто невозможно, а проснуться — вовсе не решение проблемы. Это волшебный мир, Джесси. Ты котеночек, а я — сова. Вот так, вместе, мы и поедем. Пристегни ремень безопасности, пристегни его покрепче. Это очень быстрый экспресс».
— Нет!
Но теперь, к ужасу Джесси, начало темнеть. Может быть, это просто солнце скрылось за тучами, но она знает, что это не так. Солнце гаснет. Вскоре на летнем полуденном небе засияют звезды, и старая сова будет переговариваться с голубями. Приблизилось время солнечного затмения.
— Нет! — снова выкрикнула Джесси. — Это было два года назад!
«Ты ошибаешься, малышка, — сказала Руфь Ниери. — Для тебя это никогда не кончится. Для тебя солнце никогда не появится снова».
Джесси хотела было возразить, сказать Руфи, что та излишне все драматизирует, как и Нора, которая постоянно толкала ее к дверям, которые Джесси не хотела открывать, как Нора, которая уверяла ее, что настоящее можно улучшить, если хорошенько разобраться в прошлом — как будто можно улучшить вкус сегодняшнего обеда, если смешать его с остатками обеда вчерашнего. Она хочет сказать Руфи, как сказала она Норе когда-то, что существует огромная разница — жить с чем-то или быть в плену у чего-то. «Неужели вы, две старые дурочки, не понимаете, что культ личного — это всего-навсего еще один культ?» — хочет сказать она, но, прежде чем успевает открыть рот, происходит вторжение: рука просовывается между ее двумя слегка расставленными ногами, большой палец грубо тычется в расщелину между ее ягодицами, пальцы давят на материю шорт как раз там, где находится ее вагина, но в этот раз это не невинная маленькая рука брата, рука между ее ног намного больше ладони Вилла, к тому же она вовсе не невинна. Звучит эта отвратительная песня, в три часа дня сияют звезды, вот так.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});