Том утверждал, что он остро нуждается в этих уединенных днях, проведенных у озера, чтобы восстановить силы после стрессов, полученных на службе, и что у его сына будет множество дней рождения, отпразднованных с друзьями, но позже. Виллу ведь исполняется всего девять, а не девяносто. «Плюс, — добавил Том, — дни рождения, отмечаемые вместе с друзьями, не так уж веселы, пока ты недостаточно взрослый, чтобы выпить парочку бочонков вина».
Поэтому просьба Вилла отметить его день рождения в их городском доме, возможно, была бы отвергнута, если бы Джесси не оказала неожиданную, удивительную поддержку его плану (для Вилла это было особенно удивительно: Джесси старше его на три года, и в большинстве случаев он не вполне уверен, что Джесси помнит о существовании брата). За высказанным первоначальным предложением о том, как здорово было бы вернуться домой — конечно, дня на два или три — и устроить вечеринку на воздухе с крокетом, бадминтоном и барбикю,[8] японскими фонариками, зажженными в сумерках, Том начал смягчаться. Он был мужчиной того сорта, которые думали о себе как о «волевом сучьем сыне», но частенько воспринимались окружающими как «старый упрямый козел», с какой бы стороны вы ни смотрели на них, они были слишком упрямы, чтобы изменить свое первоначальное решение.
Когда же удалось убедить его изменить свое решение, его младшая дочь радовалась сильнее, чем все они вместе взятые. Джесси часто находила способ добиться от отца желаемого, какую-то потайную лазейку, недоступную для остальных членов семьи. Сэлли верила, что их средний ребенок всегда был любимчиком Тома, и Том обманывал себя, думая, что об этом никто не догадывается. Мэдди и Вилл видели все намного проще: они считали, что Джесси подлизывается к отцу, а он, в свою очередь, балует ее. «Если бы папа застал Джесси курящей, — сказал Вилл своей старшей сестре год назад, после того как Мэдди застукали за подобным занятием, — возможно, он купил бы ей зажигалку». Мэдди рассмеялась, согласилась и крепко обняла братишку. Ни они, ни их мать не имели ни малейшего представления о тайне между Томом Махо и его младшей дочерью — тайне, подобной груде тухлого мяса.
Джесси и сама верит, что она просто поддерживает ребячью просьбу своего братишки — что она просто поддерживает его желание. Она даже не представляет себе, не задумывается над тем, насколько сильно ненавидит «Солнечный закат» и с каким бы удовольствием она уехала отсюда. Она возненавидела озеро, так страстно любимое ею прежде — особенно слабый запах минералов, исходящий от воды. К 1965 году она возненавидела купание в нем, даже в самые жаркие дни. Она знала, что ее мать считает, что это из-за фигуры — у Джесси, как и у ее матери, очень рано начались менструации, и в двенадцать лет у нее уже была вполне женская фигура — но она не купалась не из-за своей фигуры. Она привыкла к этому и знала, что она далеко не красотка из «Плейбоя». Она не купалась не из-за большой груди, бедер или вагины. Причиной всему был запах.
Каковы бы ни были глубинные причины, просьба Вилла Махо в конечном итоге была одобрена главой семьи. Вчера они перебрались на побережье, выехав достаточно рано, чтобы Сэлли (которой с удовольствием помогали обе дочери) успела сделать все приготовления. А теперь 14 августа — именно этот день является апофеозом лета в штате Мэн, небо в этот день блекло-голубое, как выцветшее на солнце полотно, по нему плывут ленивые белые облака, и все это освежает легкий соленый бриз.
Глубь материка — включающая в себя Озерный край, где располагалось их поместье «Солнечный закат», на берегу Черного озера с тех пор, когда дедушка Тома Махо построил там домишко в 1923 году, — леса и озера, пруды и болота изнемогали от зноя, а здесь, на побережье, было градусов на десять прохладнее… Морской бриз создавал еще одно преимущество, принося легкую свежесть и отгоняя москитов и мух. Лужайка заполнена детьми, в основном это друзья Вилла, но есть и подружки Мэдди и Джесси, и все они веселятся вместе. Не возникает ни единой ссоры, и около пяти часов, когда Том первый раз за день пригубливает мартини, он смотрит на Джесси, которая стоит поблизости с деревянным молоточком для игры в крокет, держа его на плече и напоминая часового с ружьем (и которая стоит достаточно близко, чтобы услышать случайный разговор между мужем и женой, но который может оказаться и косвенным комплиментом дочери), потом снова на жену. «Я согласен, что это все-таки хорошая мысль», — говорит он.
«Более чем хорошая, — думает Джесси. — Просто великолепная и совершенно грандиозная, если хочешь знать». Даже это не совсем то, что она подразумевает и думает на самом деле, но было бы опасно высказывать все вслух; зачем испытывать судьбу. Она думает, что день действительно безупречный — классный денечек. Даже песня, доносящаяся из портативного магнитофона Мэдди (который старшая сестра Джесси любезно вынесла во двор ради такого случая, хотя обычно это была Великая Реликвия, к которой никто не смел прикасаться), хороша. Джесси никогда особенно не нравился Марвин Гайе — не больше, чем ей нравился этот слабый запах испарений минералов от озера в жаркие летние дни — но эта песня хороша. «Я не буду сожалеть, если ты не красавица… малышка»: глупая песня, но не опасная.
Это 14 августа 1965 года, день, который до сих пор длится в голове спящей женщины, прикованной наручниками к кровати в домике на берегу озера в сорока милях на юг от Черного озера (но с таким же запахом минералов, этим ужасным, воскрешающим прошлое запахом в жаркие, все еще летние дни) и, хотя двенадцатилетняя девочка, которой она была, не замечает крадущегося к ней сзади Вилла, когда она склоняется, чтобы ударить по крокетному мячу, превращая свою попку в мишень, слишком заманчивую для мальчика, который провел целый год, подавая бейсбольные мячи, чтобы проигнорировать ее, часть ее ума знает, что он здесь, и это именно та точка, после которой сон превращается в ночной кошмар.
Она выверяет удар, полностью сосредоточившись на воротах, находящихся в шести футах от нее. Трудный удар, но далеко не невозможный, и если она попадет мячом в ворота, она все-таки сможет догнать Каролину. Это будет здорово, потому что Каролина всегда выигрывает в крокет. Затем, как раз тогда, когда она отвела биту назад, мелодия, доносящаяся из магнитофона, сменилась новой.
«О, слушайте все, — пел Марвин Гайе, теперь уже не шутя угрожая Джесси, — особенно вы, девочки…»
Мурашки пробежали по загорелым рукам Джесси.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});