святым Иосифом. Колбаса обернулась розой. Так они доплыли до входа в «Ареналь», где их уже поджидала достойная дама. Да это же Гаргулья!
Помните квартал красных фонарей в Токопилье? Помните, дети мои, как вы состригали с моего лона волосы, чтобы приладить их на голову деревянного Христа? Прошли годы, корабли больше не приплывали, рудники истощились, народ разбежался. Я не могла покинуть эти места, связанная непонятными узами с городом-призраком. Однажды я повстречала на пляже Розу Кристину. Как всегда, она лепила что-то в воздухе: приближалась, отходила, поднималась по приставной лесенке, сглаживала, вытягивала, уминала, открывала невидимые двери, поправляла мелкие детали. Кожа ее только что не прилипала к костям, глаза светились. «Что на этот раз?» — спросила я. Она достала мешок и начала разбрасывать пригоршнями муку, по мере того как мы обходили ее новое творение. Белый порошок прилипал к невидимой поверхности, понемногу вырисовывались статуи, колонны, капители, химеры, алтари, овальные окна, ангельские хоры, мириады различных форм. То был обширный собор — плод упорного труда. В нем мы и жили долгое время, пока не нагрянула полиция. Я попросила их быть осторожнее: «невидимое» не всегда значит «несуществующее». Но они били по стенам — и вот собор, издав звук, какой произвели бы сто тысяч разбитых бокалов, рухнул, погребая под собой тело Розы Кристины. Надо было бежать. Я шла по долинам и горам, через пустыни, озера, реки, леса, — и так месяцы и годы; но, посмотрев под ноги, я поняла, что продвинулась лишь на сантиметр. Я по-прежнему была в Токопи-лье, но постарела и опиралась на палку, нижний конец которой уходил в землю. Деревянный Христос у меня на плечах, облысевший, изъеденный древоточцами, сделал так, чтобы в порту причалил американский корабль. Не знаю, как мне удалось прокрасться в трюм и спрятаться там. Я путешествовала в полумраке; крысы бегали возле моих ног. Одну из них я вовек не забуду: она уселась прямо напротив меня, уставившись мне в глаза. Усы ее свисали до пола, морда была испещрена морщинами: на вид — тысячелетнее создание. Я склонилась перед ней почтительно, как перед римским папой. Крыса раскрыла пасть и выплюнула мне в ладонь обручальное кольцо. Я заснула и пробудилась от криков, возвещавших о прибытии ангелов. Я посчитала, что мы уже в раю, но это оказался всего лишь Лос-Анджелес. На берег меня не пустили, пришлось возвращаться в Токопильо на том же судне, в том же трюме. В сумраке я повстречала немую наставницу. Как и я, она путешествовала тайно. Наставница помогла мне избавиться от Христа: мы выкинули его через иллюминатор в океанские волны. Она очистила мои одежды, исцелила раны, сделала меня взрослой. В ее пустых руках была вся любовь, заключенная внутри мира. Мы прибыли в Талькауано, самый глухой угол на планете, и, направляемые высшей волей, дошли до «Ареналя». Наставница села в глубине бара, созерцая стену, пока не появились девушки и не избрали ее своей предводительницей. Она знает тебя, а ты ее. Благодаря тебе она стала такой, как сейчас. Ты думал, что целую жизнь ткал в пустоте, но все исполнено смысла…
Гаргулья оправила тунику и пошла впереди Святого семейства. Виньяс, не очень понимая, какая ему отведена роль, колебался, мычать или кричать по-ослиному. Для него не было разницы, становиться ли символическим ослом или символическим волом, но все же он сделал выбор в пользу первого и выдал льстивое «иа», обращаясь к обеим женщинам. Вальдивия был на седьмом небе: никогда еще он не передвигался с такой легкостью! Поэтому, услышав ослиный крик, он замычал. В конце концов, — сказал он себе, — слово «вол» еще никого не кастрировало. И сглотнул слюну, представив себе, сколько женских лобков увидит в скором времени.
— Что это вы так тяжело дышите, товарищ Вальдивия?
Хромец быстро сунул руку в карман, скрывая внезапно выросшую шишку. Погруженный в свои фантазии, он, сам того не заметив, очутился в танцевальном зале. Вопрос председателя вернул его к действительности. Зрелище, которое открылось перед Вальдивией, притушило его энтузиазм — настолько, что он смог вынуть руку из кармана. Ковры устилали пол. От жаровни с ладаном исходили клубы дыма. Женщины с пучком волос на затылке двигались свободно в широких туниках под звуки некоего струнного инструмента, исполняя сложные упражнения, требовавшие немалой гибкости и умения контролировать дыхание. Разделенные на восемь групп, они танцевали на рассыпанных семенах — у каждой группы были свои. Тот, кто желал пересечь зал, должен был пройти по этим разноцветным зернышкам. Там, в дальнем конце, сидела Наставница. Сняв маску, она показала Энаните свое лицо. Диана Доусон!
Неисповедимы пути Провидения. Бессмысленные действия оказываются, годы спустя, краеугольными камнями больших построек… Откусив себе язык, зачеркнув прошлое, она в первый раз столкнулась с миром: миром без Дианы Доусон.
Ее компаньонки по шоу сохранили утраченный орган в пластмассовой коробочке. Когда Диана вышла из больницы, ей вручили эту коробочку вместе с собранными пожертвованиями — весьма скромными — и распрощались с ней, порекомендовав осесть в доме престарелых. Но Диана не позволила себе сломаться. Ей нужно было выжить, и она выжила, опустившись на самое дно. Банда преступников, с которой связалась актриса, изготовила для нее фальшивый язык с полостью для провоза героина. В один прекрасный день полиция все же задержала ее. Выйдя из тюрьмы, Диана целыми днями ничего не ела, спала где придется. Ее встретил на улице бывший обожатель и предложил работу на фабрике, где упаковывали зерна. Сначала работа была изнурительной, но затем Диана стала общаться с зернами. Те оказались носителями тысячелетней мудрости. Пшеница с твердой, обжигающей оболочкой. Маис, горячая влажность сумерек. Рис, сухое, еле заметное подводное небо. Просо, с незаметными движениями и точностью стихийных бедствий. Овес, уводящий к сердцевине сновидений. Ячмень, милосердная чаша для сердца, знающего слишком много. Гречиха, открывающая тайны любви к самому себе. Рожь, со всех ног бегущая среди неподвижности Становления. Диана Доусон крестилась, погрузившись в воду, где плавали семена всех восьми злаков. Вынырнув на поверхность, она уже знала свое имя и свое предназначение: Иоанна Крестительница, новый глас, которому дано воззвать в пустыне, дабы возвестить о возвращении Христа и явлении небесной Америки. Следовало немедленно покинуть город. Иоанна отправилась в порт, забралась на какой-то корабль, зная, что ею управляет высшая воля. Во мраке трюма она встретила Гаргулью, ставшую первой ее ученицей. Обе женщины сошли на берег в Талькауано. Увидев зловещую красную вывеску «Ареналь», Наставница вняла небесному зову и осталась в заведении. Она сидела неподвижно у стены, пока вокруг бушевали