патриций обернулся к двум другим подошедшим вместе с ним римлянам – видимо, совсем мелким чиновникам квестория – и переговорил с ними на латыни, а затем, обернувшись опять ко мне, снова по-гречески:
– Писцы квестория Луций и Квинт, оба римские граждане, тоже согласны быть свидетелями вашего договора. Не будем же тогда терять время попусту – начинай, Гней! Текст договора на греческом? Нет, мне его не показывай, переводи сразу на латынь!
Проквестор снова развернул папирус, пробежал его глазами и начал излагать его содержание – для двух писцов, греческим явно не владевших – на латыни, делая паузы между фразами, в которых Марк Корнелий переводил сказанное на греческий – для меня. Из-за двойного перевода сходство с текстом получалось, конечно, не дословным, но по смыслу я существенных отличий – что считать существенным, мы с Юлькой разбирали – не уловил. Вроде всё честно, без обмана. Оба чиновника, выслушав латинский перевод до конца, подтвердили своё понимание сути сделки и согласие быть её свидетелями.
Подписавшись внизу свитка, скрепив печаткой своего массивного серебряного фамильного перстня, свернув свиток обратно и положив его на стол, Гней Марций Септим картинно возложил на него ладонь и торжественно заговорил – по-гречески, для меня и сменщика, и с паузами для перевода им на латынь:
– В присутствии трёх свидетелей-сограждан я, Гней Марций Септим, клянусь Юпитером и Марсом, Ларами моего дома и гениями моих предков! Я клянусь в том, что признаю рабство испанца Максима фиктивным и не претендую на владение им как рабом, что освобожу его по истечении годичного срока без всяких условий как выкупившегося на свободу и не имеющего передо мной никакой задолженности, что я буду способствовать получению им римского гражданства с внесением его в списки граждан и что не наложу на него по его освобождении никаких клиентских обязанностей сверх общепринятых по нашим обычаям. Я клянусь также в том, что всё, сказанное об испанце Максиме, в равной с ним мере касается и членов его семьи – жены Велии и сына Волния, которых я признаю его семьёй и также клянусь освободить их вместе с ним, на таких же условиях и сохраняя единство семьи. Я признаю и клянусь, что оказанные им мне услуги считаю его выкупным платежом за себя и семью, который уже выплачен мне полностью. Я клянусь, что в случае моей смерти до истечения указанного годичного срока освобождение испанца Максима и указанных членов его семьи на указанных условиях будет выполнено вместо меня моими наследниками по моему завещанию. Клянусь также, что в случае смерти испанца Максима члены его семьи будут освобождены так и на тех же условиях, как были бы освобождены при нём. Если я нарушу эту клятву, полностью или частично, да обрушатся на меня и на весь мой род гнев богов, проклятие моих предков и да предадут меня и мой дом все мои друзья и клиенты. Если её не исполнят за меня мои наследники в случае моей смерти – да обрушатся на них и на их потомков гнев богов, проклятие моих предков, моё собственное проклятие и предательство всех наших друзей и клиентов…
– Это страшная клятва, испанец, – заметил Марк Корнелий, закончив перевод её последней фразы на латынь для свидетелей-писцов. – Такую у нас не осмелится нарушить ни один добропорядочный римлянин. Мы не шутим с нашими богами и гениями наших предков и дорожим их благоволением к нам, как и верностью наших друзей и клиентов…
После этого мы обсудили с ними те «общепринятые» клиентские обязанности, которыми я буду обременён после «освобождения» из липового рабства и в исполнении которых я должен буду сейчас поклясться в ответ. Ничего страшного там не оказалось. Это если бы я собирался жить в Риме – тогда да, тогда они были бы для меня в какой-то мере обременительны. Навещать своего патрона чуть ли не каждый день, выполнять его всевозможные поручения, какие ему только в башку взбредут, вплоть до работы на него, когда ему приспичит, подношения по любым праздникам – это же затрахаться недолго! Впрочем, по сравнению с настоящим рабством… Ну так для меня-то ведь всё это было исключительно в теории – понятно же любому, что ни из Карфагена, ни из Испании в Рим не наездишься, и никто от меня этого требовать и не собирался. Реально же я буду обязан поддерживать с патроном связь перепиской и оказывать ему помощь в тех делах, которые могли бы возникнуть у него в зоне моего радиуса действия. Я даже набрался наглости и тут же оговорил, что речь может идти только о частных делах Гнея Марция и никак не о служебных, какими его могут ещё нагрузить в перспективе сенат и народ Рима, аппетиты и запросы которых общеизвестны. Римляне посмеялись и согласились, что моё уточнение справедливо. Наконец, согласовав с ними окончательную формулировку моей клиентской клятвы, я поклялся великими и всемогущими Авосем с Небосем, Гринписом, Ментовкой, Налоговой и грозным Ростехнадзором, подразумевая под тремя последними мнимыми божествами вообще все службы горячо любимой родины, кошмарящие всякого, занятого хоть какой-то полезной деятельностью. Ассоциация тут наклюнулась такая, что римляне оценили мой настрой и поняли, что моя клятва не менее страшна. А то, что упомянутые божества им неизвестны – так ведь сколько на свете разных племён и народов, столько и разных божественных пантеонов. А кто сказал, что честный добропорядочный варвар не вправе поклясться своими племенными богами? В общем – договорились.
– Теперь, Максим, я по праву господина дам тебе своё поручение, которое ты должен будешь выполнить до своего прибытия в Рим, – огорошил меня вдруг фиктивный хозяин.
– Надеюсь, оно будет не слишком обременительным для меня? – насторожился я, заподозрив неладное.
– Зря надеешься – попотеть тебе придётся.
– И что же я должен буду сделать?
– Ну, для вида ты будешь периодически приносить от моего имени небольшие жертвы гадесскому Геркулесу, которого финикийцы называют Мелькартом. А всерьёз – потрудись выучить латынь, орясина! Надеюсь, ты не заставишь меня краснеть на Форуме перед городским претором от стыда за нового гражданина, которого Рим получит по моей милости? Или ты думаешь, там все говорят по-гречески?
– Тем более что и твой греческий тоже ужасен, и понять его не так-то легко, – добавил Марк Корнелий. – Мало того что это какой-то торгашеский жаргон, так ты и в нём ещё ухитряешься делать кучу ошибок. Это простительно для варвара, но как будущий римский гражданин – изволь овладеть латынью так, чтобы тебя могли понимать все твои будущие сограждане. Ну и