Читать интересную книгу Осознанный аутизм, или Мне не хватает свободы - Екатерина Карвасарская

— Что писать? — спрашиваю я.

— Писать хочу! — так же истерично отвечает Вова.

— Говори правильно, так разговаривают только трехлетние дети, — спокойным голосом, глядя на Вову, говорю я, полностью уверенная в своих действиях, — и не надо меня трясти. — Тему поведения трехлетних детей мы с ним до этого разговора уже обсуждали, поэтому он знает, что я вкладываю в эту формулировку.

— А как правильно? — спрашивает он.

— Я пошел в туалет, — предлагаю я ему один из вариантов.

— Я пошел в туалет! — повторяет Вова все так же истерично и глядя, например, на стол.

— Это ты кому говоришь? Столу? — продолжаю приставать я.

— Нет, нет! Это я тебе говорю! — истерично кричит он и опять трясет меня за плечо.

— Если ты со мной говоришь, то смотри, пожалуйста, на меня, — не оставляю я свою тему.

— Я пошел в туалет. — Держится за меня и пристально смотрит в глаза, хоть и не додерживает до конца, но уже хорошо.

— Молодец, а теперь все то же самое, но не надо меня держать, — говорю я с улыбкой.

— Екатерина Евгеньевна, я пошел в туалет, — наконец-то справившись со всеми условиями одновременно и добавив от себя «Екатерину Евгеньевну», говорит он.

— Иди, конечно, — говорю я, и довольный Вова мчится к домику на краю базы.

Можно было, конечно, сразу же сказать: «Иди», но тогда у него никогда не будет ни потребности в нормальной речи, ни мотивации к ней, ни понимания ее необходимости по жизни, ни привычки говорить развернуто. Так как всегда есть переводчики или «и так понятно». Всем все понятно.

* * *

Другой вариант развития того же диалога…

— Писать хочу! — говорит Вова.

— Понятно, — отвечаю я.

— Екатерина Евгеньевна, я писать хочу! — опять говорит Вова и начинает трясти меня, ожидая от меня команды «Иди». Это частая проблема аутичных детей. Тотальная неуверенность в себе. Он не уверен даже в том, что может в туалет сходить без специального разрешения. Где находится туалет, он, конечно же, знает и ходит туда сам.

— Я тебя поняла, Вова, — опять отвечаю я, стараясь не выражать ни словами, ни жестами, ни мимикой свое согласие. Моя задача в данном случае — дать возможность ему самому принять решение и пойти, куда он хочет.

— Екатерина Евгеньевна, можно мне в туалет?! — снова пробует он.

— Нет, — тут же реагирую я.

— Нет, Екатерина Евгеньевна?! Я же писать хочу! — кричит Вова.

— Я уже поняла, Вова. Но что же я могу сделать? Я же не могу писать за тебя.

— Можно мне писать? — уже начиная переминаться, опять пытается Вова получить утвердительный ответ и принять его как команду к действию.

— Не знаю, Вова. Делай что хочешь, — продолжаю я снимать с себя ответственность за принятие такого решения. Так как, на мой взгляд, лучше пусть описается, но сам, чем я приму за него решение.

Еще немного попереминавшись с ноги на ногу, Вова начинает осторожно двигаться к двери, с опаской поглядывая на меня: вдруг не разрешу выйти? Такой страх у него есть постоянно, и дело не во мне конкретно, иначе у него не было бы таких сложностей с принятием решений.

— Я писать пошел! — говорит Вова и, осторожно пятясь, выходит на крыльцо, в то время как я старательно смотрю в другую сторону, что довольно сложно, так как мне безумно интересно посмотреть на него сейчас. Выйдя на крыльцо, что было для него самым трудным, так как это был непосредственно момент принятия решения, и поняв, что никто его не останавливает, не ругает, не зовет обратно, он уже вприпрыжку мчится к туалету.

И так мы беседовали на самые разные темы. С каждым следующим разом на диалоги уходило все меньше времени, проходили они спокойнее и, естественно, немного менялись. Потом было достаточно сказать ему: «Говори правильно», — и он сразу же сам «включал» взгляд, интонацию, построение фразы и пр. Позже хватало уже просто взгляда, и он уже понимал, что именно не так, и исправлялся. Ну и, понятное дело, с каждым разом необходимость его поправлять становилась все меньше, и к концу смены в 90 % случаев он сам говорил правильно сразу же.

* * *

Еще один пример диалога, которых в день было великое множество.

— Это! — Вова довольно смотрит на сок и показывает на него, ни к кому конкретно не обращаясь.

Я делаю вид, что ничего не слышу или не понимаю, что он говорит, кому и чего хочет.

— Екатерина Евгеньевна! — кричит Вова.

— Что?! — копируя его интонацию, кричу я ему в ответ.

— Екатерина Евгеньевна, можно мне это?! — смотрит на сок.

— Что «это»? — изумленно спрашиваю я.

— Сок! — говорит Вова.

— Что «сок»? — продолжаю я изумляться.

— Можно мне сок? — подходит ко мне и начинает дергать за руку, заглядывая в глаза.

— Нет, — говорю я и вздыхаю, — неправильно.

Так как мы неоднократно обсуждали эту «правильность-неправильность», то я допускаю такую формулировку.

— А как правильно? Екатерина Евгеньевна, можно мне сок?! — пробует он снова.

— Нет, Вова, все равно неправильно, — говорю я и демонстративно вздыхаю.

— А как правильно?! Екатерина Евгеньевна, можно мне сок?! — вновь повторяет он и уже начинает заводиться.

— Что «можно мне сок»? Можно мне сок вылить? Съесть? Выкинуть? — Со стороны может показаться, что это несколько цинично и бесчеловечно, однако прогресс не приходит так запросто, к сожалению.

— Нет, — тут же реагирует он.

— А что?

— Можно мне сок пить? — говорит он соку.

— Можно я налью себе сок? — исправляю я Вову и пока не обращаю внимания на то, кому он говорит.

— Екатерина Евгеньевна, можно себе я сок налью? — следующая попытка.

— Можно я налью себе сок? — опять исправляю я.

— Екатерина Евгеньевна, можно я налью себе сок? — говорит Вова, теребя мою руку, уже полностью растворившись в соке.

— Ты кому это говоришь? Соку? — начинаю я следующую тему и про себя думаю — бедный ребенок, всего лишь хотел попить сок, а превратилось вот во что, и так постоянно. Ужас. Иногда чувствую себя извергом.

— Нет! Тебе!

— Если мне, то говори со мной, а не с соком, пожалуйста.

…ну и т. д. по предыдущему образцу.

Часто у родителей возникает резонный вопрос: «А зачем требовать таких сложных формулировок, ведь можно остановиться и на „можно мне сок?“». Да, безусловно, можно, и когда я знаю, что ребенку доступен сложный язык, знаю, что ребенок Легко его употребит при необходимости, я так не усложняю. В ситуации же плохой речи — это просто тренировка говорить длинно и максимально полно. Это выработка привычки пользоваться сложной речью.

* * *

Вова любит носить перед глазами какой-нибудь прямой предмет. Так же как некоторые дети могут часами завороженно смотреть на крутящиеся колеса, трясти веревочку, вертеть предмет перед глазам и, раскачиваться и пр. Но на данный момент для Вовы потребность носить предмет перед глазами — это привычка, уже не выполняющая никакой охранительной функции. Поэтому одной из задач для меня на эту смену в Онежском лагере было снизить или свести к нулю эту привычку. Для этого подходят разные способы: останавливать, отвлекать, взывать к разуму — можно использовать все варианты в зависимости от ситуации и не решать проблему одним однажды выбранным путем. Не превращать решение проблемы в такой же стереотип, как и сама проблема.

В середине смены мне было достаточно просто говорить «Убери руки от лица» каждый раз, как я это видела. Но это надо было делать постоянно, и потому в какой-то момент я придумала что-то вроде наказания, чтобы у него появилась своя мотивация к устранению этой привычки (в его случае это даже не стереотип, а банальная привычка). Сначала я его просто отправляла на его кровать, и он там сидел: «Раз ты не умеешь обходиться без этой ерунды», — но это, прямо скажем, была не самая удачная идея, так как он не очень понимал сути этого сидения и боялся, колотясь в истерике, что так и будет сидеть всегда. Хотя определенную пользу и это принесло, но сработало просто на страхе наказания. Поэтому этот вариант я довольно быстро отмела. Заметив, что он часто читает какую-нибудь простую книжку, читает бездумно — слова, а не текст — и с кучей ошибок, которые он истерично не давал исправлять, я решила совместить приятное с полезным и убить сразу нескольких зайцев. Каждый раз, когда я его замечала с палкой (карандашом, травинкой, пальцем) перед глазами, мы шли читать книжку. Я отвлекалась от других занятий, садилась рядом с ним, и начиналось. Читали мы практически так же, как и вели вышеприведенные диалоги, и иногда местами я докапывалась до сути и добивалась правильности чтения.

А к концу смены я уже и не видела ни разу никаких палок-пальцев. Он стал намного внимательнее читать. И это было ему интересно. После каждого четверостишия, на прочтение которого у нас уходило поначалу очень много времени, я читала его же, что Вове очень нравилось. И все были в итоге довольны.