Читать интересную книгу Дезертир - Валериан Якубовский

— Да… О бане… Это точно… Мы вышли из бани, — сказал наконец Ершов припоминая ход дальнейших событий этого дня. — Распарившись, я присел на ступеньку крыльца охладиться. С пастбища возвращались козы.

Внучка той черной козы, которую прирезал отец, подошла к крыльцу, выкатила на меня зеленые глаза, фыркнула, подошла поближе и вежливо почесалась о мои колени:

— Ме-э-э-э…

Узнал и я отцовскую кормилицу. Но участь ее была решена. В тот же вечер новая хозяйка… зарезала ее, чтобы поддержать нас свеженьким мяском. Татьяна Федоровна распоряжалась своей и чужой живностью, как и чужими огородами. Она была убеждена, что я не знаю о ее огородных и козьих делах, потому что отец, уезжая на фронт, хотел оставить письмо, да так и не оставил. Ей и невдомек, что письмо он спрятал в красную шкатулку, опасаясь, что Татьяна Федоровна в погоне за наживой упечет письмо и не передаст мне. Но я не хотел вмешиваться в ее хозяйственные дела и решил молчать.

На третий день мы съездили в город. Получили новые военные билеты, пенсионные книжки, зашли в паспортный стол и заполнили форму N 1 для получения временных удостоверений. Когда приехали домой, нас ожидал Николай Петрович Сидельников, отец Светланы, оставшийся в должности старшего механика опытной станции вместо моего отца.

— Рад вас видеть, — сказал он, пожимая нам руки, — С возвращением!

— Спасибо, Николай Петрович.

— Пришел вас сватать на работу. На носу уборочная, а техника не готова. Некому заниматься ремонтом. Два инвалида-фронтовика — и все. Что с них возьмешь? Помогите, ребята. Очень прошу.

— Ладно, Николай Петрович. Завтра получим паспорта — и на работу.

— Спасибо. Договорились, — протянул руку Сидельников и ушел.

Работали мы по двенадцать часов, не считаясь со временем, и приходили домой усталые, но технику подготовили к жатве. С началом страды Николай Петрович выделил нас в особую группу текущего ремонта. Обветшалая техника не выдерживала большой нагрузки и часто ломалась. Приходилось нам бегать по полям опытной станции и устранять неполадки на месте.

Двадцать третьего августа, в воскресенье, мы получили выходной и с утра никуда не отлучались из дому. Вымылись в бане. Шилов перестал хромать и клюшку закинул в голбец. Я принес гармошку, вышел на крыльцо и стал разучивать песни, рожденные войной. Шилов попросил сыграть "Барыню" и пустился в пляс. Татьяна Федоровна, затаив дыхание, наблюдала за его пляской и радовалась выздоровлению сына. Во двор вышла Валентина, нарядная, в праздничном платье:

— Сашенька! Пожалуйста, танго.

Я заиграл танго, и Валентина начала медленно кружиться с братом, ловко изгибаясь под его огрубевшей рукой. У калитки показался почтальон. Я перестал играть, недовольная Валентина покосилась на почтальона.

— Ершов Александр Власович здесь проживает?

— Здесь.

— Вам письмо.

— От дяди Власа? — спросила Валентина, заглядывая почтальону в сумку.

Почтальон не ответил. Отдал письмо и тихо побрел к калитке. Страшным холодом повеяло на меня, когда я взглянул на конверт с проштампованным синей мастикой номером полевой почты. Это было письмо воинской части. Я разорвал конверт. На глазах навернулись слезы. Затуманенный взгляд поймал на четвертушке печатного листка леденящие сердце слова: "пал за советскую родину"… Отец погиб у Сталинграда семнадцатого июля. Я уперся подбородком в гармонь и беззвучно зарыдал… Я любил своего отца, очень любил и не мог представить, что его уже нет в живых.

Заметив, что молодежь притихла, скорбно понурив головы. Татьяна Федоровна, стоявшая на крыльце, вытянула шею и склонилась надо мной:

— Что, Сашенька, случилось?

— Не приставай к человеку, — прицыкнул на нее Шилов и шепнул на ухо: — Похоронка пришла… Власа убили…

— Власа? — оторопела Татьяна Федоровна и, всплеснув руками, заголосила: — Я ль ему не говорила: образумься. Влас. Не ходи на фронт. Ты же на броне. Куда там. И ухом не повел. Вот тебе и…

Я не знал, куда мне деваться. Весь день передо мной стоял отец: то строгий и добрый, то веселый и грустный… Я даже слышал его слова: "Защищай Родину с достоинством. Она у нас одна". Эти слова я всегда вспоминал, когда приходилось трудно. Они мне придавали силу.

Вечером я решил написать заявление и ехать на фронт. Тянуло туда, поближе к отцу. Сказал об этом за ужином. Шиловы принялись меня отговаривать. Пугали, что я могу повторить судьбу отца.

— Что ты, Сашенька? Господь с тобой. Опомнись, — говорила Татьяна Федоровна. — Хватит одного Власа. Пускай другие повоюют. Неровен час — и головушку сложить не долго.

Я стоял на своем, пока Шилов наконец не сказал:

— Тебя не возьмут. Инвалид. Ходишь — задыхаешься, а лезешь на фронт.

— Могут, конечно, не взять, — согласился я с Шиловым, но заявление военкому послал по почте и через неделю получил отказ.

— Саша! Когда вам вручили орден? — записывая что-то, спросил Невзоров.

— В середине сентября, когда уборочная подходила к концу и мы с Шиловым пересели на трактора по свежей стерне поднимать зябь. Я считал, что меня вызывают на перекомиссию, чтобы отправить на фронт, так как в повестке указано — иметь при себе документы.

С полевой сумкой я вышел на большак. У дома Сидельниковых в окне увидел Светлану. Взгляды наши встретились. Светлана выбежала на крыльцо:

— Минуточку, Саша? Я тоже в город.

Я взглянул на часы и стал ожидать ее у калитки. Вышла Светлана:

— Ты куда, Саша?

— В военкомат.

— А я в райЗО. Поедем вместе.

Мы спустились к реке, где на приколе стояли катера. Щукин издали узнал нас и пригласил на свой катер.

— Как поживает наш фронтовой герой?

— Как все, Иван Иванович.

— Это правда, что треплют про отца?

— Правда.

— Надо же. Какой человек погиб! — помрачнев, снял картуз Щукин и после недолгого молчания спросил: — А как поживает Николай Петрович?

— Спасибо, — ответила Светлана. — Тоже на фронт собирается. Все пугает нас с мамой. Второе заявление подал в райком.

— Ну что ж, — одобрил Иван Иванович, — так оно должно и быть. Хорошего человека не надо гнать на фронт. Он сам пойдет.

Я знал, что у Щукина был сын Александр, мой тезка, и спросил о сыне.

— Мой сын — зенитчик. Стоит на охране московского неба.

Заглушив мотор ниже пригородного дебаркадера, Иван Иванович предложил нам услуги и на обратный путь, но попросил не задерживаться в городе, потому что катера отчаливают ровно в двенадцать.

К двенадцати мы были уже на пристани. Щукин встретил нас у трапа:

— Рассказывайте, молодые люди, где побывали, что видели?

Во избежание докучных расспросов я приложил палец к губам и предупредил Светлану ничего не говорить о военкомате, а сам присел к ней у рубки на реечном диванчике:

— Весь город обошли, Иван Иванович. Устали.

Светлана, отрицательно покачав головой в знак несогласия со мной, улыбнулась и, глядя на Щукина, тоненьким голоском пропела:

— Неправда. Он скромничает. Были в военкомате. Саша орден получил.

— Ах, вот оно что! — подбежал ко мне Щукин и стал трепать обе руки. — С тебя, значит, причитается. А ну — показывай, герой, — и сам откинул борт пиджака. — Ты смотри, Знамя подхватил! Молодец!

— Саша! А как же Шиловы отнеслись к вашей награде? — снова спросил Невзоров, придвинув к Ершову пачку папирос.

— Спасибо. Я редко курю, — отказался Ершов. — Поздравляли. Но поздравляли все по-разному. Шилов с кисловатой улыбкой с минуту тряс мне руку. Татьяна Федоровна поклонилась мне и пустила слезу. И только одна Валентина поздравила меня без притворства, от души.

В тот же вечер прибежал еще один поздравитель — прицепщик Шилова Лучинский. Он долго стучался в дверь и, когда зашел в избу, вежливо поздоровался, поклонился хозяйке и пожал мне руку:

— Поздравляю, товарищ сержант.

Лучинского не так интересовала моя награда, как Валентина, в которую, по словам Шилова, он "втрескался выше ушей", и давно искал предлога, чтобы посетить дом своей суженой, показать себя будущей теще, и не мог упустить удобного момента с моим награждением.

Татьяне Федоровне не понравился "дроля" Валентины. И хотя бубновый король вышел в паре с червонным в начале гадания, когда она вечером разложила карты. Лучинский зачастил к Шиловым, пока старая хозяйка не спустила его с лестницы крыльца коромыслом.

— Пошел вон, сопливый жених! — кричала она, гоняясь с коромыслом и направляя Лучинского к калитке. — Чтоб ноги твоей не было в моем доме.

С тех пор Татьяна Федоровна держала коромысло в сенях, и Лучинский больше не показывался в Кошачьем хуторе. Через год его призвали в армию.

— Не завидую ему, — думая о Лучинском, сказал Невзоров. — Вернется с фронта — Татьяна Федоровна не выдаст за него Валентину. Кто он такой? Откуда? Фамилия не здешняя — какая-то польская.