Кстати, о жизни… В частности, о её сохранении – что-то она увлеклась философией.
Она, ещё раз внимательно оглядевшись, убедилась, что её никто не заметил.
Ладно, судя по солнцу, сейчас около шести. Пора одеваться, и – в путь. Чем быстрее их следы затеряются за всеми этими полями, лугами и лесами, тем лучше.
С сожалением отойдя от окна, она принялась одеваться.
Со штанами и сапогами всё прошло нормально. А вот волосы опять облепили весь камзол. И под шляпу никак не желали лезть. Может, остричь их, наконец?! Ну, нет – жалко. Уж больно хороши, хотя и жутко грязные.
Тут, очень кстати, тихонько постучала и вошла Мария. В руках она несла полный кувшин молока. От запаха у Катарины аж затрепетали ноздри. Вот это да! Настоящее парное!..
Марию зрелище уже одетой Катарины застало врасплох:
– Ах! Сударыня, вы уже встали?! С добрым утром, я хотела сказать!
И что же это такое? Вы всё время делаете за меня всю мою работу! Вы не должны одеваться сами! А то что же это получается – я-то вашей милости и не нужна! – она так серьёзно возмущалась, что Катарину разобрал смех, но застёгивать камзол она перестала, и руки подняла кверху.
– Нет, вы не смейтесь, – торопливо поставив кувшин, и хватаясь за застёжки, сердито продолжила няня, – А давайте сразу договоримся: мои обязанности – значит, мне и выполнять их! А у вашей милости – свои: командовать! Вот только так, и никак иначе!
– Ну, хорошо, хорошо, – постаралась успокоить её Катарина, всё ещё посмеиваясь.
Она действительно ещё не привыкла к мысли, что кто-то будет за ней присматривать и ухаживать, как за неразумным малым ребёнком:
– Давай, я снова разденусь, а ты меня оденешь – так, как считаешь нужным!
Не только лукавые искры в глазах, но и хитрущая улыбка говорили о том, что она готова подыграть своей рассерженной хлопотливой напарнице.
– Фу! Ну, слава Богу! Наконец-то узнаю свою Беллочку! А то я уж говорю Пьеру – словно она-то у нас и сама не своя: ни шутки, ни улыбки!
Она сноровисто помогла Катарине застегнуться, нацепить портупею с мечом, и управиться с волосами, после чего отступила на шаг, и критически её всю оглядела.
– Нет, это надо же! До чего вы свои волосы довели! Я не я буду, если сегодня же вечером не промою их вам с ромашкой! Уж тогда-то они заблестят, как надо! И станут пушистыми, шелковистыми и яркими!
– Э-э, нет, моя заботливая хлопотунья, не так быстро! Не забывай – я теперь мужчина! Будет подозрительно, если я начну мыть волосы. Придётся потерпеть до какого-нибудь ручья, или речки – там и вымоем их.
– Да как же… Так ведь ромашку-то надо заваривать!.. Впрочем, ваша правда – волосы могут подождать. Давайте завтракать. Пьер уже уложил все наши вещи.
Подойдя к столу, на котором стояло оставленное няней молоко, она взяла кувшин в обе руки, и, закрыв глаза, вдохнула ещё раз… Да!
Она с наслаждением, не отрываясь, отпила чуть не треть кувшина – с добрый литр. Ах, этот вкус детства! До чего хорошо!
Отдышавшись, и утерев пену со рта, она вернула кувшин на стол, и повернулась опять к Марии:
– Голова моя подождёт, это верно. А вот маскировка наша – нет. Поэтому сегодня и завтра мы подкупим кое-какие вещи, и тебя тоже переоденем мужчиной. Так можно будет и ехать гораздо быстрее, и следы запутать легче.
– Это меня-то, да на старости лет? Мужчиной? Ну, нет – увольте, сударыня! Вот уж придумали, так придумали! Да вы и сами посмотрите: какой из меня мужчина? – Мария схватилась за толстенькие бока, возмущённо качая головой, и поворачиваясь то так, то этак в разные стороны, – Нет, плохой бы из меня вышел мужчина – не способна я к маскарадам разным, и переодеваниям!
– Я и сама прекрасно понимаю, милая девушка, что на мужчину вы похожи мало. Но зато в виде мужчины, я уверена, вы, моя прелесть, будете смотреться гораздо лучше, чем Пьер, переодетый в женщину!
– О, Гос-с-поди-Иисусе! Да что вы такое опять говорите, сударыня! Наш Пьер – и… – няня всплеснула руками, – Нет, он этого уж точно не переживёт! Он, конечно, вам не откажет, но как же он будет мучиться и страдать! За что же вы ему такое-то?! Нет, уж лучше я – сама… Ладно, переодевайте! Привыкну, потерплю… Только Пьера-то хоть пожалейте! За что его, беднягу, так унижать и мучить?! – так как Катарина не улыбалась, няня принимала всё всерьёз.
– Ха-ха-ха! Ну вот и поймала тебя! – Катарина прыснула, – Ладно, ладно! Насчёт Пьера я, конечно, пошутила. Да и не путешествуют три женщины без мужчин – это было бы очень страшно и опасно в ваше время, – она вдруг сообразила, что сказала очень опасную вещь, и быстро постаралась исправиться, – Ведь на дорогах столько жулья, особенно сейчас, и особенно в других странах.
Поэтому, Мария, я и хотела, чтобы ты выглядела как мужчина. Во-первых, на трёх мужчин не так просто напасть. Во-вторых, ты сможешь сидеть в седле прямо и удобно – значит, поедем быстрее, и проедем больше. Ну, и наконец, в-третьих, и это самое главное – разыскивать-то будут женщину, да и запоминается лучше женщина – ведь все обращают внимание на неё, и её одежду. А у мужчин – камзол, сапоги… Шляпа. И – всё!
Поэтому три мужчины могли бы путешествовать, не вызывая ничьих подозрений – разумеется, если они хорошо загримированы, и держатся спокойно.
– Ну… Вообще-то, да, ничего не скажешь – умеете вы убедить, сударыня, – помявшись, Мария кивнула головой, – Да и мать ваша… ещё вчера… Видать, вы всю ночь думали… По всем статьям вы правы, ваша милость. Похоже, уговорили-таки меня – всё, записываюсь в мужчины!
Ох, теперь держитесь, красотки: бравый кавалер Мари дю Пьерфон выходит на охоту за невестами! – она подмигнула Катарине, – Надеюсь, никому не устоять! Ведь я – ха-ха! – знаю все женские слабые места!
– Браво! Замечательно. Спасибо, Мария – то есть я хочу сказать – браво, мессир несравненный кавалер! А сейчас, сударь, если вашей милости будет угодно помочь вашему преданнейшему поклоннику, я бы хотел запить вашим молоком тот восхитительный завтрак, что ожидает нас внизу, и снова – с вашей помощью, разумеется! – нарисовать свои противные усы!
18
Разбитая сельская дорога уходила вдаль, извиваясь меж полей, виноградников и лесов.
Они специально ехали по таким узким и плохо наезженным дорогам, стараясь избегать пока больших оживлённых, и жутко пыльных как раз в силу разъезженности, дорог между городами.
А здесь почти не было путников, и, значит, кроме редких трактирщиков, у которых они ели и пили иногда, некому было бы рассказать о них. Возможных шпионов, или явно подозрительных личностей они тоже не заметили. Зато в изобилии встречались села в пять-шесть, или десять домов, крестьяне, работавшие на своих наделах, или в огородах, или везущие на примитивных телегах плоды своего труда в город – где они могли обменять их на нужные им товары, или продать.