верхнем ряду кинотеатра, смотря всё без разбора (на коленях у Коули всегда было ведерко попкорна), или катаясь по какому-нибудь захолустью в потрепанном джипе Бретта с
AC/DC, которые он врубал на полную катушку, тем больше я влюблялась в Коули Тейлор. Самое удивительное, пожалуй, в том, что Бретт тоже мне нравился. Временами самые разные мелочи вызывали у меня приступы ревности: вот Бретт берет Коули за руку, когда мы переходим улицу, а вот и Коули треплет ему волосы на затылке, пока мы куда-то едем, Бретт, разумеется, за рулем. Но поначалу мне довольно было просто находиться с ней рядом, знать, что я могу ее смешить, что было не так-то легко – она была не из хохотушек, но дело того стоило.
* * *
Начался сезон выпускных с нескончаемым потоком разноцветного конфетти, атласных вечерних платьев и мерцающих звезд на фоне «Звездной ночи» Ван Гога. Поклонники гранжа и фланелевых рубашек, составлявшие малочисленную, но влиятельную часть выпускного класса 1992 года Кастерской окружной старшей школы, встретили его довольно холодно. Гранж просочился и в мой класс: одни постоянно играли в сокс, другие поливались пачули[10]. Но в основном эта болезнь поразила выпускников. Многие из них, уже почти совсем взрослые, давно получили письма с подтверждениями о поступлении в колледж, которые висели на почетном месте в их спальнях. Они бунтовали против машин, мытья волос, поиска обуви, подходящей к наряду, фонтанчиков с пуншем и больше всего против торжественного шествия парами через практически бывший для них актовый зал старшей школы, которой совсем скоро они скажут последнее прости. Я разделяла их чувства, и у меня в шкафу висела целая коллекция фланелевых рубашек, я просто не была закоренелым гранжером. Однако, когда администрация объявила об обязательном дресс-коде (в ответ на передававшиеся в коридорах сплетни, что несколько выпускников-гранжеров планируют прийти на выпускной босиком и в мешковатых свитерах из конопли), большинство старшеклассников их поддержало. И ребята из БФА, и спортсмены, и даже ботаники из студсовета – все выступили едином фронтом, объявив открытый бойкот выпускного вечера.
Ожидание низких сборов, плюс неудачные попытки младшеклассников внести свой вклад, подрабатывая мытьем машин и продажей выпечки (было собрано куда меньше, чем нужно для такого мероприятия), привели к беспрецедентному в истории Кастерской окружной старшей школы решению: девятиклассникам и десятиклассникам было позволено прийти на выпускной бал при условии, что на них будут вечерние костюмы. Билеты продавались по очень справедливой цене (билет на двоих – всего десять долларов).
– Ты тоже идешь, Кэм! – Коули материализовалась из воздуха рядом с моим шкафчиком сразу после последнего урока как раз тогда, когда я собиралась идти на тренировку. Во всяком случае, выглядело это именно так. Занятия на сегодня закончились, весна только-только начала вступать в свои права, и в три пятнадцать по школьным коридорам хлынул поток опьяненных близкой свободой учеников. Он катил к дверям, лишь на секунду выбрасывая из себя ученика, которому надо было что-то взять из шкафичка или, наоборот, убрать туда, а потом вбирал его обратно и увлекал дальше. Все это словно было срежиссировано, каждое движение выверено, каждый звук: хлопок, грохот металлических дверей, громкие выкрики «позвони мне» или «гребаный тест по химии» раздаются в точно назначенное для них время; резкий запах только что зажженной сигареты, как только выйдешь за дверь; рев музыки, доносящийся из открытых окон, визжание шин, когда машины срываются с места на студенческой парковке, – я любила задержаться у своего шкафчика на несколько минут, чтобы окунуться во всю эту суету, перед тем как отправиться на тренировку. Но сегодня рядом со мной стояла Коули.
Заместитель директора Хеннитц только что объявил условия выпускного вечера по трансляции. В конце дня школьная радиостанция всегда сообщала разные новости. Тон у него был сухой, а слова выходили какими-то липкими: «Выпускной – это светское мероприятие; предоставляя вам, учащиеся девятых и десятых классов, возможность на нем присутствовать, администрация и я лично уверены, что вы проявите должное уважение и будете вести себя достойно».
Так как про эту возможность мы узнали буквально только что, я сразу догадалась, что Коули хотела сказать этим «ты тоже идешь, Кэм», но сделала вид, что не понимаю, чтобы она еще меня поуговаривала. Мне нравилось чувствовать, что я нужна ей.
– Ты это о чем? – Я притворилась, что роюсь в рюкзаке.
– Всего лишь о главном событии весеннего модного сезона, – заговорила Коули с интонациями светской львицы, что, признаю, у нее очень хорошо получалось, затем добавила уже нормальным голосом: – Если ты пойдешь с нами, то тебе тоже нужна пара. – Одним изящным ловким движением она убрала волосы с лица и, закрутив их, заколола карандашом. Меня всегда завораживало, как одновременно сексуально и небрежно она это проделывает.
– Я спрошу у бабули, свободна ли она. Когда это будет, говоришь? – Я постаралась отгородиться от нее дверцей шкафчика. Бретт почти всегда крутился рядом с Коули, но, когда его не было, я по-прежнему испытывала чувство неловкости, оставаясь с ней наедине, как во время нашего первого разговора на «кофейном причастии» в «Воротах славы».
– Только давай без этих твоих шуточек, с тобой иногда невозможно разговаривать. Это же такое событие! Когда еще нам позволят появиться на выпускном балу, пока не настанет наш черед!
– Пока что я не услышала ничего, что заставило бы меня согласиться, – упиралась я.
Голова Коули показалась из-за дверцы шкафчика, она схватила меня за руку и с крайне серьезным видом сказала:
– Я позвоню тете Рут! Клянусь! Я позвоню ей и скажу, что ты снова ведешь себя как псих-одиночка и не хочешь идти на бал. И тогда уж она с тебя не слезет. Ты ведь знаешь, у нее всегда найдется туз в рукаве, какой-нибудь знатный холостяк для тебя.
– Ты страшный человек. Ненавижу тебя.
– Так кого мне спросить? Трэвиса Беррела? Он бы согласился. – Коули распахнула дверцу шкафчика пошире, обошла ее и, потянувшись за клубничной жвачкой, которая лежала на верхней полке, прижалась ко мне, совершенно не замечая этого касания, а я утратила способность замечать что-либо, кроме него.
Я отпрянула на безопасное расстояние.
– Трэвис Беррел пойдет с кем угодно, если будет шанс пообжиматься на танцполе.
– То есть ему первому звонить? – Слова растворились в сладости клубники.
– Разумеется. Ладно, мне пора, а то опоздаю. – Я попыталась отодвинуть ее в сторону, одновременно хватая рюкзак и спортивную сумку. Она не сдвинулась с места, и мне пришлось протискиваться мимо нее, чтобы добраться до своих вещей. Я почувствовала, как легкая дрожь пробежала по телу и ухнула