Чтобы неприятель принял «фальшивое нападение» на город за действительно опасное, атаман сформировал несколько казачьих команд, которые должны были создать видимость наведения переправы через Алле. Французы поверили в серьезность намерений русских. Угроза окружения и уничтожения заставила их вызвать подкрепления.
На помощь защитникам Алленштейна пришли пехота и кавалерия из корпуса маршала Даву общей численностью до 5 тысяч человек, как определил силы французского сикурса атаман Платов. Началась артиллерийская дуэль. Русские пушкари действовали более сноровисто. Удачными выстрелами они выбивали из колонны неприятеля на правом фланге целые ряды.
В 10 часов утра с корпусом М. И. Платова соединился отряд Б. Ф. Кноринга в составе двух батальонов пехоты и восьми орудий конной артиллерии. Атаман приказал на высотах к югу и востоку от города установить батареи и открыть огонь по шанцам и ложементам противника, куда на смену убитым и раненым поступали свежие силы. В свою очередь французы подвергли обстрелу ядрами и картечью русских егерей и спешившихся казаков.
Бой продолжался двенадцать часов, французские укрепления перед городом были «разбиты совершенно». Жители Алленштейна уверяли, что маршал Даву потерял в тот день одного полковника, 10 офицеров и до 500 рядовых убитыми и ранеными.
Атаман, «похваляя неустрашимость и мужество» героев боя под стенами Алленштейна, представил к разным наградам командира отряда генерал-майора Павла Дмитриевича Иловайского, шефа 1-го егерского полка полковника барона Григория Владимировича Розена, конной артиллерии полковника Алексея Петровича Никитина, Войска Донского подполковников Григория Дмитриевича Иловайского и Николая Семеновича Сулина, флигель-адъютанта императора подполковника князя Егора Алексеевича Голицына, штабс-капитана по квартирмейстерской части Петра Андреевича Чуйкевича и многих других.
Платов решил поставленную задачу: отвлек корпус под началом самого маршала Даву от Гутштадта, в районе которого Александр I предполагал разгромить арьергард французской армии. При известной согласованности действий и решительности главнокомандующего Беннигсена этот замысел императора вполне мог быть осуществлен. Но, увы. Командиры шести русских дивизий и кавалерии левого и правого крыла так и не получили приказа к атаке.
Удовлетворенный смотром полков авангарда, Александр I в сопровождении свиты приехал в войска, собранные у Лаунау для нападения на корпус маршала Нея.
— Государь, — обратился Беннигсен к императору, — сейчас я получил известие, что Наполеон со всеми силами на марше, уже близко, надобно отменить атаку на Нея.
— Генерал, я вверил вам армию и не хочу вмешиваться в ваши распоряжения. Поступайте по усмотрению, — ответил Александр и поскакал в Бартенштейн.
После отъезда императора Беннигсен приказал войскам возвращаться на прежние квартиры.
Сообщение о подходе Наполеона со всеми силами, если оно и было получено главнокомандующим, оказалось неосновательным. Думаю, Беннигсен просто не верил в успех предстоящего сражения. Иначе говоря, испугался. Не случайно день 1 мая вообще выпал из его воспоминаний о войне 1807 года, героем которой он считал себя до конца жизни.
Этими бесполезными передвижениями войск, язвительно названными участниками кампании «прогулкою первого мая», закончились приготовления русского командования к атаке на корпус маршала Нея.
А атаман Платов всерьез воспринял замысел командования: до пяти часов вечера обстреливал позиции французов, пока не иссяк запас «ядерных и гранатных снарядов», и потом, «презирая гордость» неприятеля, до ночи оставался под стенами Алленштейна — «отвлекал» силы маршала Даву от Гутштадта.
Похоже, маршал Ней родился под счастливой звездой. Уже дважды за последние три месяца он оказывался на краю пропасти. Но судьба словно хранила его для дел более славных и более трагических, до которых, правда, было еще далеко: минимум — пять и максимум — десять лет…
Беннигсен утверждал, что Александр I прибыл в Бартенштейн с твердым «намерением стать во главе армии и лично ею предводительствовать, разделяя все ее труды и опасности». Если это так, то почему он сам не приказал войскам атаковать корпус Нея?
В свите Александра состоял князь Адам Чарторыйский, в прошлом один из «молодых друзей» императора. Совсем недавно, всего за год до описываемых событий, он направил ему памятную записку, в которой с достойной восхищения откровенностью указал на допущенные им ошибки:
«Ваше присутствие во время Аустерлицкого сражения не принесло никакой пользы даже в той именно части, где Вы находились, войска были тотчас же совершенно разбиты, и Вы сами, Ваше Величество, должны были поспешно бежать с поля битвы…»
Можно согласиться с мнением Беннигсена, что император Александр прибыл в армию, чтобы возглавить ее, только вряд ли присутствие в свите князя Чарторыйского позволило ему забыть о позоре Аустерлица и отдать приказ войскам атаковать корпус маршала Нея.
9 мая Александр I покинул Бартенштейн. Жизнь скоро вошла в свою колею. Пиры и щегольство прекратились. Армия по-прежнему отдыхала. Матвей Иванович нашел время, чтобы продиктовать письмо вдовствующей императрице, с которой простился четыре месяца назад перед отъездом в Восточную Пруссию. Выразив ее величеству Марии Федоровне и ее высочеству великой княжне Екатерине Павловне «душевную и всенижайшую благодарность» за добрую память о нем и всяческие пожелания, переданные через Петра Ивановича Багратиона и Сергея Кузмича Вязмитинова, Матвей Иванович рассказал, как «щастливо и удачно» он участвовал в сражении при Прейсиш-Эйлау, как потом «шпиговал» французов, как «брал в плен их дерзких офицеров», да так много, что и «щет потерял». В общем, если и приврал, то разве что самую малость. Не без того.
Далее «верноподданнейший Матвей Платов» сообщил «всемилостивейшей государыне» Марии Федоровне, что перевязочные материалы, отправленные по ее «императорскому приказанию», он «получил от лейб-хирурга» Якова Васильевича Виллие, и теперь донские офицеры и казаки ими пользуются и, зная, из чьих рук сия милость поступила, «много и много в ранах своих имеют облегчение».
Любопытное сие письмецо: по содержанию и настроению оно ничем не отличается от посланий Матвея Ивановича к жене Марфе Дмитриевне, родственникам или приятелям, за исключением, пожалуй, часто повторяющегося официального обращения — «Всемилостивейшая Государыня!». В нем непринужденность необыкновенная, даже бахвальство. Впрочем, и адресовано письмо человеку близкому, заботливому, участливому.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});