раз он, валясь от усталости всё в то же кресло.
Даже несмотря на весь свой педагогический опыт, он до сих пор не мог понять, есть ли слух у Вероники. Иной раз Андрея Петровича, добродушного и терпеливого мужчину, посещала такая лихая мысль: ну, коль, наступил медведь, а вернее, полностью оттоптал оба уха, то, неужто не мог просто растоптать девицу? Но потом сам же убеждался, что, видимо, косолапый пытался извести красотку и даже наступил в порыве всеобъемлющей жалости к человечеству ей на горло. Ан не вышло! И теперь девица, как самый страшный кошмар, приходила из ниоткуда к своему учителю и мучила его, истязала пытками. Потом бросала, истерзанного, и уходила, удовлетворенно тряхнув напоследок осветленными кудрями.
Видимо, однажды ее папуля — о-о-очень влиятельный господин — потребовал от чада продемонстрировать результат его финансирования, да дитя неразумное не сподобилось! Вот и посетил инвестор занятия своего ангела. Распахнулась однажды дверь в кабинет музыки, и вошел и по-хозяйски расположился в кресле, папаня. Девчонка струхнула — видать, водился за ней какой-то грешок. Кашлянула в кулачок, выплюнув при этом жвачку — еще одна причина, по которой девица до сих пор не снискала славы Монсеррат Кабалье, — потупила взор, навесила на личико заинтересованность и проявила усердие…
В тот день Андрей Петрович впервые подумал, что не всё так плохо. В конце концов, даже зайца можно научить курить. Может, и Ника научится отличать си от ми и даже, возможно, не только на письме. Папаня остался доволен полуторачасовым занятием. Уходя, он потрепал свое дитятко по неразумной головке, а на пианино положил белый конверт.
— Это вам, Андрей Петрович, на расходы для студии, — провозгласил он шаляпинским басом.
Белянкин, не понимая, поднял брови.
— Ну, тюль, там, стулья, в общем, вам виднее, — ответил мужчина и ушел.
Когда Белянкин сунул свой длинный, острый нос в конверт, ему стало дурно. Он даже вспотел, а руки задрожали. «Таких» денег он никогда не видел! Во-первых, понятно, что в Стране Советов доллары были не в чести у власти. А во-вторых, сделав нехитрые подсчеты, он пришел к выводу, от которого ему даже пришлось расстегнуть рубаху: в конверте лежал его годовой заработок в «доброе советское время». Педагог прошелся по кабинету. Зачем-то закрыл, а потом опять раздвинул шторы. Поглядел на бордовые пыльные портьеры и всё решил. Решил в одну секунду и для себя, и для студии. Он купит в кабинет новые голубые портьеры и заменит древний продранный местами линолеум. И наконец-то пригласит настройщика для пианино.
И он всё это сделал. Кабинет преобразился. Дети, в частности, Люся и Ромала, быстро включились в работу. Они вымыли подоконники, батареи. Белянкин побелил потолок и повесил новые карнизы, на которых теперь красовались небесно-голубые портьеры. Он сам на своем кашляющем «Москвиче» привез линолеум и постелил его с помощью Саши и Кирилла.
Когда меценат в очередной раз посетил занятия Вероники, Андрей Петрович подскочил к нему с чеками, рассказывая, как и на что были потрачены деньги. Инвестор, крякнув, хлопнул недоуменно глазами:
— Вы просто пещерный человек, Андрей Петрович, — сказал он негромко.
Белянкин растерялся.
— Думал уже, что с этой долбаной перестройкой и капитализмом честных людей не осталось, — продолжил влиятельный господин. — Впервые рад, что оказался неправ. Вы себе-то хоть что-нибудь купили?
— То есть как «себе»? — не понял педагог.
Владимир Кузьмич, отец Вероники, хотел уже что-то эдакое высказать горе-учителю, но, прочитав на лице Белянкина искреннее непонимание, сдержался.
— Лично себе, — пояснил «новый русский», — я просто так сказал про шторы. Просто… ну, нужно же было что-то сказать!? Другой схватил бы деньги и всё на себя спустил. Ошибся я в вас, Андрей Петрович. Простите, дурака. Кругом одно ворье, хотя нет. Много ворья. Сплошь ворье, куда не глянь. Только это и правда лично вам были деньги. Так сказать, за труды. Ника даже дома петь стала. Я знаю, что она у меня не Алёна Апина и не Наташа Королёва. Но уж больно хочется похвастать хоть какими-то талантами единственного ребенка. А то ведь, прям, беда. Знай только жвачку жует, ну прям как корова, да телик смотрит. А ведь мне ее замуж отдавать. Кто ж на нее позарится, на неумеху и лентяйку?
Андрей Петрович в ответ лишь, как рыба, беззвучно открывал и закрывал рот. В этот раз он получил уже два конверта.
— Это на нужды студии. А это лично вам. Вы поняли меня? — с нажимом спросил меценат.
Педагог кивнул, прижимая к груди трясущимися руками конверты с деньгами.
Глава 24.
Однажды по весне Саша должен был защищать свой титул лучшего борца города. Ромала не любила Сашины соревнования по вольной борьбе. Всё время, пока парень был на татами, она с мертвенно-бледными губами сидела, прижав холодные руки к груди. А если Александр пропускал прием, вскрикивала и прятала лицо за спиной Люси. Вот та-то уж кричала, а порой вскакивала и трясла плакатом, который они нарисовали вместе с Ромалой. В тот день соперник у Саши был меньше ростом, но более плечист и бугрист, как сказала Милославская.
— У меня сейчас сердце остановится, — кое-как выговорила серыми губами цыганочка.
— Не дрейфь, прорвемся! — уверенно и даже весело сказала Люся и вскочила со скамьи. — Саша! Вперед! Саня, давай!
Девушка орала, а подруга даже боялась открыть глаза. И тут Люся закричала так, что Ромала вздрогнула от неожиданности.
— Ура!!! Саня! Герой!!!
И только тогда девушка глянула на татами. Саша уже поднимался с колен — его соперник всё еще лежал и с досады стучал ладонью по покрытию. К победителю с трибуны бросился народ, а Ромала всё так и сидела, и стала спускаться, лишь когда судья поднял Сашину руку вверх. Болельщики ринулись на татами, подхватили Александра, несколько раз подбросили и понесли к выходу. Сам же чемпион вертел головой и искал глазами свою девушку.
— Ну, ребята, пустите, — просил он и, освободившись, бросился к Ромале. Подхватил ее на руки, прижал к себе. Наклонился, чтоб как обычно, поцеловать в щеку, но в такой сутолоке губы ткнулись в губы. Они одновременно вскинули друг на друга изумленные глаза, но покрасневшего Сашу опять оттащили, хотя он еще какое-то время цеплялся за взгляд Ромалы. А девочка стояла с пунцовыми щеками, переполняемая какими-то необыкновенными, совершенно новыми и ранее неиспытанными