Читать интересную книгу Последний орк - Сильвана Мари

— Вы хотите рассказать мне об этом? — серьезно спросил он.

В сражениях и в засадах Ранкстрайл научился быть внимательным. Даже нет, он научился этому еще ребенком, когда охотился под носом у егерей. Он умел предчувствовать опасность, он ощущал ее, словно запах или легкое движение воздуха.

Сейчас у него как раз было такое предчувствие. У него было ощущение, едва различимое, что девочка желает раскрыть ему настолько важный секрет, что от этого могла зависеть его жизнь: речь шла уже не о плетке. Если бы узнали, что капитан владеет этим секретом, его не оставили бы в живых.

— Нет, — прошептала наконец Аврора; свое решение она взвешивала так долго, что ложь ответа стала бы очевидной. Она отчаянно желала сказать ему что-то, но ни за что бы не сказала. Мужественная девочка.

Утки захлопали крыльями, заметив старого кота. Кроны деревьев зашевелились под порывом ветра, вновь донесшего звуки лютен и аплодисментов.

— Кролик готов, — сказал Ранкстрайл.

В этот момент начался дождь.

Глава тринадцатая

Они укрылись под крышей дровяного сарая, который, вне всякого сомнения, являлся самым старым сооружением среди голых и квадратных новых построек: его крышу поддерживало множество арок и колонн, придававших ему сходство с маленьким заколдованным лесом.

Прячась от дождя, они устроились у основания колонн.

Ранкстрайл начал разделывать кролика. Вытащил из мешка свою коробочку с солью, вырезанную из рога и являвшуюся, наравне с огнивом, одним из самых бесценных сокровищ для любого солдата или охотника. Он отрезал куски мяса, солил их и раскладывал на листьях папоротника, словно на тарелках.

— Вы позволите задать вам еще один вопрос, господин? — спросила Аврора.

— Естественно, госпожа, — ответил Ранкстрайл, отчаянно надеясь, что вопрос касался различия между луком и арбалетом или превращения головастиков в лягушек.

— Нечистая боль — это ситуация, когда то, что приносит нам боль, произошло по нашей вине, не так ли? Нечистая боль — это что-то, за что мы должны нести ответственность, даже если мы не желали, чтобы это произошло? Мы не хотели, но нечто ужасное случилось, — это и есть нечистая боль, не правда ли?

— То есть вы имеете в виду, что, не желая того, испачкали свое платье или выпустили волосы из этого… как его… чепчика или как… Или сломали качели? — поинтересовался Ранкстрайл с добродушной улыбкой взрослого, готового понять и успокоить напроказившего ребенка. — Ничего, это со всеми случается!

— Нет, господин, я говорю о ситуации, когда на тебе лежит ответственность за смерть кого-то, кто был убит.

Улыбка исчезла с лица Ранкстрайла. Снова ему показалось, что он в зыбучих песках. Он глубоко задумался, прежде чем решился ответить:

— Однажды на Высокой скале я приказал неопытному солдату идти в разведку. Я был уверен, что опасности нет. Его схватили, и я слышал его предсмертные крики. Его убил не я, и неизвестно, выжил бы на его месте более опытный солдат. Благодаря ему я спас от неизбежной ловушки весь отряд, пятнадцать человек. Но, несмотря ни на что, каждый вечер перед сном я вновь и вновь слышу его крики. Думаю, это и есть нечистая боль. Вы чувствуете на себе ответственность за чью-то смерть, госпожа?

— Начальника охраны, — пробормотала Аврора.

— И как это произошло?

Аврора отчаянно сглотнула несколько раз. Ее зеленые глаза наполнились слезами, но взгляд не провалился в пустоту.

— Его супруга пришла ко мне, чтобы выказать свое почтение. Ее шею обвивало золотое ожерелье. Не особенно красивое, но я заметила, насколько оно ей дорого, потому что она постоянно дотрагивалась до него рукой. Я поняла, что она очень ценила это ожерелье и желала, чтобы я обратила на него внимание, понимаете? Видите ли, в ее поведении было нечто большее, чем простое беспокойство, которое присутствует во всех дамах, посещающих меня, и имеет целью обратить мое внимание на их наряд, как правило, самый дорогой и красивый изо всех имеющихся, стоивший им нескольких месяцев работы и лишений. Она желала, чтобы я заметила ее ожерелье. Вы понимаете? — спросила его Аврора.

— Конечно, — соврал Ранкстрайл.

— Тогда я сказала, что ее ожерелье очень красиво, и она была так счастлива! Она поведала мне, что цепочку ей подарили родители в день ее свадьбы, а овальные подвески — супруг, по одной в день рождения каждого их ребенка. Я повторила, что ее ожерелье прекрасно, и правда — на ней оно действительно было прекрасно. На ней, понимаете? — спросила Аврора, и ее глаза переполнились слезами и ужасом, вновь теряясь в пустоте. Ранкстрайл осмелился прикоснуться к девочке — он взял ее за плечи и легонько встряхнул, приводя в чувство.

— Говорите дальше, — настаивал он, — плачьте, если хотите, но рассказывайте.

Аврора спрятала лицо в ладонях и разразилась рыданиями. Ее подавленные всхлипывания терялись в звуках дождя, поливавшего цветущий сад и рисовавшего миллионы кругов на поверхности маленького пруда. Ранкстрайл с беспокойством смотрел на дождь: он мог вот-вот прервать празднество, и с минуты на минуту могли вернуться придворные дамы, слуги и пажи и наброситься на Аврору с упреками в том, что она портит слезами цвет своего лица.

— Я хотела сказать, что это ожерелье было прекрасно на ней, потому что заключало в себе ее жизнь. Я сказала, что и мне было бы приятно иметь такое ожерелье, каждая часть которого заключала бы в себе память о ком-то, кто любил меня и кого я любила. Я не имела в виду, что желаю обладать ее ожерельем, я просто плохо выразилась, понимаете?

— Я понимаю, продолжайте, — мягко ответил он. Плечи Авроры согнулись, словно на них навалился тяжелый груз. — Что бы вы ни сказали, мы разделим эту тяжесть на двоих.

Ранкстрайл снял с рукава Авроры кусок ткани, который повязал ей прежде для стрельбы из лука, и протянул его девочке, чтобы она могла осушить слезы и вытереть нос.

Аврора запустила руку в глубокий карман своего бархатного одеяния и вытащила оттуда тонкую цепочку с двумя небольшими золотыми подвесками.

Ранкстрайл наблюдал за ней в замешательстве.

— Господин, неужели вы все еще не поняли? — едва слышно прошептала Аврора.

— Нет, — честно ответил Ранкстрайл.

— Моему почтенному отцу передали все, что я сказала. Ему доложили, насколько прекрасным я нашла это ожерелье, и объяснили, что я желала бы иметь его. Видимо, прежде я никогда ничего не хвалила и не желала: как поведал мне мой почтенный отец, его жгучее стремление угодить мне никогда не могло воплотиться в жизнь из-за отсутствия каких-либо желаний с моей стороны — так что он не мог упустить такой случай. Мой почтенный отец посчитал необходимым преподнести мне это ожерелье в знак своей безграничной любви. Поэтому он приказал обвинить начальника охраны в предательстве. Его отправили на виселицу, его дети остались без отца, а супруга — без мужа. Все его состояние было конфисковано, включая и это ожерелье, которое перешло в мое владение и теперь мучит меня, словно покрытое раскаленными шипами. Женщина, которой оно принадлежало, осталась одна, в нищете и отчаянии. Ее дети видели казнь родного отца и теперь сами умирают от голода. Мужчина, заказавший ювелиру эти золотые подвески в честь рождения своих детей, никогда не увидит, как они вырастут. Понимаете? И во всем этом виновата я… Мой почтенный отец признался мне, что не было никакого предательства, что начальника охраны никогда даже не подозревали в предательстве… Все это было устроено им с одной-единственной целью — продемонстрировать мне свою любовь и осчастливить…

Окончание фразы растворилось в рыданиях, а те в свою очередь потонули в шуме дождя.

Ранкстрайл чувствовал себя странно, словно в груди его была пустота.

Если бы кто-нибудь когда-нибудь узнал об этом разговоре, юного капитана не только передали бы в руки палача, но и с готовностью разрешили бы последнему хорошо поразвлечься, прежде чем привести его на эшафот. Но странное ощущение одновременной пустоты и тяжести внутри было не чувством опасности, нет, это был ужас. Во время недолгого пребывания в Далигаре до него дошли слухи о начальнике охраны — кажется, его звали Мандрайл, — которого два года назад обвинили в государственной измене и казнили, отрубив голову. Если его предательство было всего лишь выдумкой, то казнь, к которой его приговорили, сама по себе являлась безумным, страшным преступлением. Если же измена все-таки была реальным фактом, преступление заключалось в том, что об этом рассказали маленькой девочке.

Но, как бы то ни было, в обоих случаях все сводилось к тому, что Судья-администратор, которому на тот момент принадлежали жизнь и меч Ранкстрайла, был явным безумцем. Может, Свихнувшийся Писарь все-таки не совсем свихнулся. Жаль, что он умер: у него можно было бы осведомиться о случившемся в действительности.