Я смотрела ей вслед. Когда Айболит притронулся к руке, даже не вздрогнула. Мягкая паучья лапка. Тёплая. Он сыт, как никогда. Ещё бы.
– Ты напоила его кровью, – спрашивает и, наклонив голову набок, внимательно рассматривает кинжал.
– Да уж, пришлось, – буркнула, содрогаясь.
– Возьми стило, Дара.
И голос у него такой – мягкий, но властный и подчиняющий. Я могу не слушаться, возражать и бухтеть, но только вздыхаю, поднимаю кинжал с земли и вкладываю в ножны. Я же помню: это не просто железяка.
– Всё идёт, как должно. Всё повторяется, хоть и не стоит на месте, – загадочно изрекает кровочмак. Философ недобитый. Хочется сбрить его, сказать какую-то гадость, но я только машу рукой и иду к фургону, где лежит парализованный Геллан.
Нет ничего важнее человеческой жизни. Но об этом не задумываешься, когда тебе пятнадцать. Кажется, будешь жить вечно и всегда. До тех пор, пока жизнь не приложит тебя хорошенько мордой об стол. И тогда понимаешь: жизнь – штрих, который легко смазать или стереть. Жизнь – глоток воды из чистого источника. И лучше пить, пока есть возможность, чем экономить, страдая от жажды, или смачивать губы в лужах. Лучше пить, наслаждаясь. Потому что завтра у тебя может уже и не быть.
Глава 23 Вторая попытка. Лерран
Он радовался бессловесной прислуге – вышколил, научил не совать нос не в свои дела, не трепать языками без дела. Если кто и заметил, в каком виде Лерран прибыл в замок, вида не подал, глазом не моргнул.
Смывая раздражение под холодным душем, он постепенно успокаивался. Тело – инструмент, а чувства подчинены разуму. Вдох и выдох – помогает, а упражнения заставили трепетать каждый мускул. К обеду Лерран стал прежним – холодным мерзавцем, которого боялись и подчинялись если не взгляду, то улыбке, жесту, смотря какие цели перед собою он ставил.
Как ни странно, у него не было чёткого плана. Все выстроенные рядами действия ломались, как сухой хворост, если дело касалось Верхолётной Долины и замка. Поэтому Лерран решил не сушить голову, просчитывая хода и разматывая стратегическую ленту запасных поворотов.
Решил действовать по обстоятельствам и полагаясь только на вдохновение. Он сам от себя подобного не ожидал, но чувствовал: так будет вернее. Не собирался сдаваться – не в его привычках, и только заунывный голос, эхом выводящий слова колыбельной, вызывал внутреннюю дрожь, которую он давил, как червяка под ногами.
Лерран решил выспаться, а с рассветом снова отправиться в путь. После ужина он спустился к Лимму – давно не посещал чокнутого изобретателя. Внизу ничего не изменилось: Лимм всё так же был погружён в себя, но не танцевал, как обычно, а сидел за столом, подперев щёку кулаком. Глаза его не дрогнули, когда Лерран протиснулся в низкую дверцу, – смотрели в пространство; свет отражался в неподвижных зрачках и что-то такое тёмное плескалось там, отчего хотелось поёжиться.
– Лимм, – позвал тихо, привлекая к себе внимание. Учёный дрогнул, из глаз ушла отрешённая муть.
– Тебя долго не было, Лерран. Надеюсь, бесполезная возня не отвлекла тебя от цели?
– Не всё сразу, Лимм. Земли и замок – мои, осталось подчинить людей и камни, и тогда станет проще.
Лимм глухо рассмеялся, задрав голову к потолку. Тряслись лохмы, дёргался выпуклый кадык.
– Зачем тебе эти докучливые заботы? – сказал резко, прервав смех, – зачем тебе люди и замок в облаках? Лишняя обуза, отвлекающая от главной цели.
Лерран долгим взглядом посмотрел Лимма.
– Ты думаешь, что знаешь, к чему я стремлюсь? – оскалился нехорошо и опасно. – Ты никогда не задавался этим вопросом. Надеюсь, и дальше не станешь подталкивать меня и требовать поспешных шагов.
Лимм прикрыл глаза, зелёный огонь сверкнул и спрятался под тяжёлыми веками, сделав блаженного похожим на древнюю ящерицу.
– Мне казалось, ты хочешь большего, чем какая-то ничтожная долина. И владение ею – лишь способ подобраться к солнечным камням.
– Так и есть, – ответил резче, чем хотелось. – Так и есть, Лимм. Но хорош же я буду, если замахнусь на большее, не сумев подчинить меньшее. Кто не умеет властвовать в собственных землях, ничтожен и жалок. Поэтому я не спешу. Не спеши и ты, гениальный изобретатель. Я знаю: тебе не терпится испытать мощь и силу своего детища, но всему своё время. И оно ещё не настало.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
– Конечно, тебе виднее, властитель Лерран, – пробормотал Лимм, становясь вялым и безразличным, погружаясь в пучины собственных мыслей.
Ещё миг – и он ускользнёт за грань, туда, где голос Леррана не способен достать и достучаться. Но перед этим на губах Лимма рождается улыбка – кривая, блуждающая, похожая на насмешку. Улыбка презрения и превосходства. А потом всё становится обычным: ушедший в себя сумасшедший, размахивающий руками и бормочущий какие-то бессвязные слова, похожие на бред. Но Лерран успел зацепиться за изогнутые по-особому губы. Что это? Неверная игра света? Или?..
Он уходит молча, покрепче припечатывая рукой непослушную мейхоновую дверь. Нет, Лерран никогда не был легковерным дураком, и поэтому делает зарубку в мозгах: с этим надо разобраться, быть внимательнее, следить пристально. Лимм второй раз слишком разумно рассуждает и суёт нос туда, куда, казалось бы, не должен смотреть его гениальный ум.
Лерран бродит по замку и взвешивает слова чокнутого. Нет, он не хочет идти по трупам. Зачем? Правильнее – подчинить, подмять, заставить себя уважать. И тогда двигаться дальше, имея за спиной какой-никакой тыл. А в том, что помощь будет, он не сомневался. Особенно, когда исполнит своё обещание и вернёт Долине ардов – незаконнорожденных отпрысков Пора.
Долина оплакала души ушедших в небытие шестидесяти шести детишек в возрасте от девяти лет до младенчества. Лишь только Ви знала, что её сын жив. И то только потому, что Леррану выгодно было иметь приманку для манипуляций.
Старших отправил в поселение. Младших держал здесь, в замке, в самом дальнем крыле, куда никогда не заходил без особой на то надобности. Привёл нянек из Облачного Ущелья – и выкинул из головы до поры до времени всё, связанное с этой историей.
Говорят, Пор до женитьбы на Аме был совсем другим. Не нежный янгель, но и не чудовище, в которое превратился, как только связал себя узами. Что сломало его? Нелюбовь Амы? Но Пор знал, что Ама не любила его. Слишком много власти и беззащитность тех, кого он обязался защищать? Возможно. Веских причин для перерождения не существовало, однако Пор неуловимо изменился в худшую сторону, как только переступил порог Верхолётного Замка. Начал пить и поколачивать жену и пасынка. Срывал дурное настроение и на жителях Долины.
Не сразу, но к его развлечениям подключилось и насилие. Он портил девок с той же яростью, с какой лупил всех, кто попадался под руку. Естественно, начали рождаться дети – полукровки от мохнаток и деревунов, яркоголовые арды от медан. Пор смотрел на это сквозь пальцы, пока в очередном пьяном бреду не привиделась ему какая-то опасность. И тогда задумал он избавиться от детишек. Пустить пеплом в небеса или утопить как котят – раздумывал всерьёз и обстоятельно.
Лерран так и не понял, откуда Пор знал, где его дети, а где нет, но своих он отделял не раздумывая, собирал не дрогнувшей рукой и ни разу не усомнившись.
– Зачем тебе такой грех, Пор? – спросил он тогда, уже вынашивая план. – Одно дело тиранить на своих землях, другое – убивать младенцев. Если весть о твоих бесчинствах разнесётся ветром, прибудут гардии, чтобы вершить суд. Отдай их мне. И я сделаю всё тихо. Подпишем бумаги – и концы в воду.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
И Пор согласился. Лерран вывез перепуганную насмерть ораву под кровом ночи. А перед этим они пили с Пором на берегу озера и жгли костры. И ни одна медана не могла пробиться к ним – бились в силовое поле и падали зверьками. Лерран с насмешкой следил за их самоотверженностью: человеческие самки готовы ради детёнышей на всё, даже расшибить лоб, даже умереть. Но никто от них не требовал этого. Дети исчезли и, наверное, не было в Долине дома, где бы не проклинали Пора.