не позволит водить себя под руку напоказ, более того, вообще не позволит собой распоряжаться.
Она заметила фотокамеру.
— Птичек фотографируете?
Я посмотрел на камеру и покачал головой.
— Вообще природу. В наших местах такой красоты не увидишь.
— Вы из Бостона?
Я покачал головой:
— Из Провиденса.
Она кивнула, взглянула на газету и стряхнула с нее росу.
— Раньше клали в пластиковые пакетики, чтобы не промокали, — сказала она. — А теперь приходится час в ванной сушить, чтобы первую страницу почитать.
Мальчик, которого она держала на руках, сонно склонил голову ей на грудь и уставился на меня голубыми и чистыми, как небо, глазами.
— Что, милый? — Женщина поцеловала его в головку. — Устал? — Она погладила полноватое личико, и любовь, эту страшную силу, в ее глазах невозможно было не заметить. Она снова перевела взгляд на меня, ласковое выражение глаз пропало, и его место заняли, как мне показалось, подозрение и страх.
— Вон там лес. — Она показала вдоль дороги. — Вон прямо там. Это часть заповедника «Ущелье Чистилище». Там наверняка найдете что снимать.
Я кивнул.
— Почему бы и нет? Спасибо за совет.
Возможно, ребенок что-то почувствовал, а может быть, просто устал. Он широко разинул рот и заплакал. Может быть, был просто мал, а для маленьких детей плакать — дело обычное.
— Ох-хо-хо. — Она улыбнулась, снова поцеловала белокурую головку и поудобней пристроила его у себя на руках. — Все хорошо, Ники, все хорошо. Не надо плакать. Сейчас мама даст тебе попить.
Она обернулась в сторону дороги, шедшей по крутому склону, и, время от времени подтягивая сползавшего ребенка и поглаживая ему лицо, пошла шагом танцовщицы.
— Желаю вам красивые места найти! — крикнула она через плечо.
— Спасибо.
Женщина дошла до поворота и скрылась из виду за деревьями, закрывавшими большую часть дома со стороны дороги.
Но я по-прежнему слышал ее голос.
— Не плачь, Ники. Мама же тебя любит. Сейчас мама тебе все даст.
— У него есть сын, — сказал Раерсон. — И что с того?
— Я узнал об этом впервые, — сказал я.
— Я тоже, — сказала Энджи, — а в прошлом октябре мы много с ним общались.
— А у меня есть собака, — сказал Раерсон. — Вы впервые об этом слышите. Верно?
— Мы с вами только вчера познакомились, — сказала Энджи. — И собака — это вам не ребенок. У вас есть сын, во время наблюдения вы подолгу общаетесь с другими людьми, естественно, упоминаете о нем. Он говорил о жене. Ничего особенного, просто «Надо позвонить жене», «Жена меня убьет, я опять к обеду опаздываю». И так далее. Но о ребенке ни слова. Ни разу.
Раерсон взглянул на меня в зеркало заднего вида.
— Что думаете?
— Думаю, это странно. Можно позвонить?
Он передал мне телефон. Я набрал номер, посмотрел на антикварный магазин Теда Кеннилли с вывешенной в витрине табличкой «Закрыто».
— Детектив сержант Ли, — послышался голос в трубке.
— Оскар, — сказал я.
— Привет, Уолтер Пейтон![83] Как самочувствие после вчерашнего?
— Болит, — сказал я, — везде.
— Ну а другое как? — спросил он более серьезно.
— Вот у меня тут как раз к тебе вопрос.
— Хочешь, чтоб на товарищей тебе стучал?
— Не обязательно.
— Валяй, спрашивай. А там посмотрим, понравится мне твой вопрос или нет.
— Бруссард ведь женат, так?
— Да. На Рейчел.
— Высокая брюнетка, — сказал я. — Очень красивая.
— Да, это она.
— И у них есть ребенок.
— Как-как?
— У Бруссарда есть сын?
— Нет.
Голова у меня закружилась и стала очень легкой, а боли после вчерашнего матча вдруг прошли.
— Ты уверен?
— Конечно, уверен. У них не может быть.
— У них не может быть или он решил не заводить?
Оскар перешел на шепот, и по тембру голоса в трубке я понял, что он прикрыл микрофон ладонью.
— Рейчел бесплодна. Для них это беда. Они очень хотели детей.
— А усыновить?
— Кто ж позволит бывшей шлюхе усыновить ребенка?
— Так она шлюхой была?
— Да, на том они и познакомились. Он служил в «расследовании убийств», я тоже. Женитьба погубила его карьеру, его похоронили в «наркотиках», потом Дойл его оттуда вытащил. Но он ее любит. Хорошая женщина. Замечательная.
— Но бездетная.
Он убрал руку, закрывавшую микрофон трубки.
— Сколько раз тебе повторять, Кензи? Нет у них детей ни хрена.
Я поблагодарил, попрощался, разъединил линию и отдал телефон Раерсону.
— Нет у него сына, — сказал Раерсон, — так ведь?
— Есть, — сказал я. — У него определенно есть сын.
— Тогда где он его раздобыл?
И тут, пока мы, глядя на антикварный магазин Кеннилли, сидели в «сабербане» Раерсона, все стало на свои места.
— Кем бы ни были биологические мама с папой Николса Бруссарда, — сказал я, — в исполнении родительского долга они не очень-то преуспели. На что спорим?
— Срань господня! — сказала Энджи.
Раерсон навалился на руль, обратив худое лицо вперед и глядя сквозь ветровое стекло пустым изумленным взглядом.
— Срань господня! — сказал он.
Я снова увидел белокурого малыша на руках у Рейчел и выражение, с каким она гладила его личико.
— Да, — сказал я. — Срань господня.
32
Под вечер апрельского дня, когда солнце уже зашло, но еще не стемнело, город затихает и становится беспокойно-серым. Как всегда быстрее, чем ожидалось, закончился очередной день. В прямоугольниках окон домов и у решеток двигателей автомобилей появляются приглушенные желтые и оранжевые огни, с наступающей темнотой воздух становится все прохладней. Дети с улиц идут домой мыть руки перед ужином, включать телевизоры. В супермаркетах и магазинах, торгующих спиртным, полупусто, и жизнь там замирает. Цветочные магазины и банки закрыты. Изредка раздаются звуковые сигналы автомобилей. Грохочут опускаемые на ночь металлические жалюзи на витринах. Внимательно всмотревшись в лица пешеходов и водителей машин, стоящих у светофора, в их усталой неподвижности можно увидеть тяжесть несбывшихся обещаний утра. Лица проплывают мимо, люди идут или едут по домам, какими бы они ни были.
Лайонел и Тед Кеннилли возвратились поздно, почти к пяти часам дня. Увидев нас, Лайонел изменился в лице. Раерсон показал ему значок и сказал:
— Хотелось бы задать вам пару вопросов, мистер Маккриди. — При этом Лайонел изменился в лице еще сильнее.
Он несколько раз кивнул, скорее сам себе, чем нам, и сказал:
— Тут рядом — бар. Может, пойдем туда? Не хотелось бы дома.
Бар «Эдмунд Фицджералд» был мал настолько, насколько может быть мал бар, не превращаясь