Вскоре у перекрестка завязалась жестокая потасовка, в которой принимало участие все больше и больше людей. Толпа разбухала, вскоре она заполонила весь тротуар и выплеснулась на проезжую часть. Поток глайдеров прервался, образовалась пробка. Под непрерывное гудение машин хаос продолжал расти.
Через какое-то время у перекрестка появились силы порядка. Однако люди в форменных мундирах тоже не смогли утихомирить страсти. Да и вели они себя более чем странно: сам начали ввязываться в драку, ожесточенную и бессмысленную.
Часовщик потер руки – жест, заимствованный у землян. Пока все шло как нужно. Так было в зоне видимости – так, очевидно, было и повсюду, куда достигали лучи мыслепередатчика, которые концентрическими кругами распространялись во все стороны.
Неожиданно один из глайдеров, набрав с места скорость, врезался в толпу. Следам за ним – одновременно с четырех сторон – ринулись другие. Началось нечто неописуемое.
Драки шли вдоль всей улицы, но основное побоище продолжалось на перекрестке. Глайдеры один за другим врезались в кровавое копошащееся месиво, сталкивались друг с другом, переворачивались.
Кто-то из обезумевших прохожих запустил камнем в жалюзи, прикрывавшее витрину лавки часовщика, ажурный металл глухо охнул и зазвенел. «Так, так, голубчики, отменно», – прошептал часовщик и снова потер руки.
Безумие, кажется, достигло своего апогея. Люди бросались друг на друга, разбивали себе головы о стены. Одни с тупым выражением опускались на тротуар, кто-то с бессмысленным упрямством пытался взобраться на фонарный столб, падал и карабкался снова. Другой пытался запихать себе в рот булыжник, вывернутый в какой-то подворотне.
Витрины не грабил никто.
Все это было знакомо часовщику, и он с холодным любопытством наблюдателя ждал следующей стадии, которая должна была наступить с минуты на минуту. Глаза людей становились все безумнее, они что-то вопили, но крики, несущиеся со всех сторон, едва доносились сквозь двойные стекла окна – старый мастер не выносил пластика.
Один из обезумевших людей, который валялся под самым окном часовой лавки, вдруг рывком поднялся, опираясь о стенку, и стал оглядываться, словно и улицу, и дома, и все происходящее видел впервые. Лицо его выражало ужас. В следующее мгновение он издал пронзительный вопль, проникший сквозь двойные стекла, и помчался по улице, выставив впереди руки, словно слепой. «Прекрасно, начинается этап клаустрофобии, болезни замкнутого городского пространства», – отметил про себя часовых дел мастер.
Бегущего по улице пытались остановить, кто-то хватал его за одежду, другой заступал путь, но ничто не могло прервать его бег.
Вскоре к бегущему присоединился второй, затем третий… И вскоре толпы людей в разорванных, окровавленных одеждах, с вылезающими из орбит глазами, давя друг друга, ринулись прочь из города. Именно этого эффекта и добивался часовщик.
В считанные минуты вся видимая из окна часть – и квартал, и перекресток – опустели. Острый взгляд часовщика замечал валявшиеся на асфальте оторванные пуговицы, пятна свернувшейся от жары крови, клочки вырванной одежды, раздавленные детские игрушки, сумки, портфели… Люди в безумном, необъяснимом страхе покидали насиженные места, топча и уродуя друг друга. Дальше, у перекрестка, желтели пятна раздавленных апельсинов, которые каких-нибудь пятнадцать минут назад высыпались из пестрой, легкомысленно разрисованной сумки. Один апельсин каким-то чудом остался нераздавленным.
Часовщику очень захотелось пройтись по улицам, посмотреть плоды своей работы. Если на улицах не осталось никого – значит, мыслепередатчик действует на всех людей без исключения и можно вызывать на Землю десант сородичей.
Он открыл окно, высунул круглую голову. Вокруг, насколько хватало глаз, было безлюдно. Впечатлительные оказались особи – лучи на них действовали безотказно.
Он включил автомат вызова и решительно направился к двери. Мог ли он знать, что аппарат работает вхолостую – каких-нибудь полчаса назад Сергей Торопец разбил о плиты лунного космодрома часы – подарок незнакомого благодетеля…
Он отпер дверной замок с горделивым ощущением своего всемогущества, того, что в эти мгновения толпы людей бегут прочь из города, гонимые неведомой силой. Приоткрыл дверь, осторожно выглянул в щель. В лицо пахнуло зноем раскаленных улиц. В лавке был кондиционер, дающий прохладу. Часовщик установил его, разумеется, не для себя, а в угоду покупателям. Сам он не боялся ни холода, ни жары, имея весьма широкий диапазон адаптации.
Мастер ступил на размягченный асфальт, сделал несколько шагов. Странно и непривычно было идти по опустевшему городу, по его центральным улицам, где всегда толпились любопытные туристы и кипела жизнь. Что делать, смена расы на планете никогда не проходит безболезненно – это было ему известно. Зато и здесь в скором времени воцарятся его сородичи, благо для воспроизводства себе подобных здесь достаточно материала – металлов, руды, любых химических элементов. Хватает и источников энергии.
Когда придут свои, он сможет наконец сбросить эту опостылевшую личину и предстать в настоящем своем обличье.
Часовщик дошел до перекрестка, свернул за угол. Дальше начинался уголок старого города. Старинные здания, храмы, уцелевшие еще со средних веков/ стояли безмолвно, взирая на мир пустыми глазницами выбитых окон: видимо, безумие бушевало здесь еще сильнее. Осколки стекла похрустывали под ногами, хруст казался оглушительным в чуткой тишине.
Дело сделано. Сигналы вызова, видимо, уже достигли цели. Можно, пожалуй, сбросить оболочку – в Тристауне, похоже, не осталось ни одного живого человека.
Часовщик принялся расстегивать пиджак, наглухо застегнутый, несмотря на жару. С пиджаком он на людях никогда не расставался. Повертев одежду в руках, он небрежно набросил ее на афишную тумбу. Затем водрузил на нее галстук и рубашку. Вместо тела у него обнаружилась невообразимая мешанина из транзисторов, реле и других деталей, которым в человеческом языке не было названия. Избавившись от одежды, часовщик двинулся дальше. Уже в течение нескольких минут мастера не покидало странное ощущение, будто за ним кто-то следит. Оглядевшись, он никого не заметил, однако странное ощущение не исчезло. Чтоб избавиться от назойливого чувства, он нарочно медленно повернулся и зашагал назад. Возникла уверенность, что кто-то внимательно за ним наблюдает. Кто это, однако, может быть, если в городе не осталось ни одного человека? «Слишком долго жил я среди людей, перенял их эмоции», – подумал он. Эта мысль по-настоящему испугала его. Дома, того и гляди, если пронюхают, – в проверку и переборку угодишь, а это крайне болезненно. Редко кто выходит из нее в прежнем качестве.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});