Читать интересную книгу Высокая макуша - Алексей Корнеев

Смешно с непривычки вытягивать «до-о-о» или «ре-е-е», «ми-и-и», особенно последнее «си-и-и», от которого у меня обрывалось дыхание и выходило что-то вроде мышиного писка. Чтобы научиться музыке, говорил мне Казя, нужно иметь не только слух, но и особое старание. Непонятно сначала и трудно, зато интересно.

Недели через две крестная обещала отвезти меня в Москву, оттуда поеду к матери на все лето, и за каникулы надо научиться играть на балалайке. Я уже списал в тетрадь любимые песни, а еще сочиняю свои. Вот и буду распевать их под балалайку.

Хорошее это время — летние каникулы!

8 июня. Я выхожу из дома, раскладываю в саду самоучитель и начинаю зубрить музыку. Камаринскую, барыню, русскую, «Светит месяц» совсем уже выучил, могу играть с закрытыми глазами. Дедушка не хвалит меня за балалайку, говорит — надоело слушать.

Играл я весь день, пока не поотбил пальцы. Потом они отвердели немного, терпимо вроде стало. А в первые дни пальцы на левой руке, которыми струны прижимал, до костей болели, а на правой от ударов по струнам до крови задирались. Но так, говорят, должно быть с каждым, кто задумал учиться играть на балалайке или гитаре. Вот на скрипке — другое дело, там знай пиликай, води смычком по струнам.

Дом, где мы стоим на квартире, первый от угла на улице Пушкина, и мимо то и дело проходят люди. Иногда они останавливаются перед садом и слушают мою игру. Из-за вишен и малины не видно им, кто там бренчит на балалайке, а мне интересно. Я даже размечтался. Вот кончу семилетку, выучусь играть на гармошке, соберется вся наша улица, как на Первое мая, — и пойдет тогда пляска-хоровод.

Мои мечты перебил знакомый голос, который напоминал начальные звуки музыкальной азбуки, вроде передразнивал меня «до-о», «ре-е». Я сразу догадался, что пришел Саша, жених моей крестной. С виду мне Саша не очень-то нравится: брови у него насуплены, как лапы у елки, волосы на голове черные и ежиком вперед, будто хочет он кого-то боднуть. А крестная без памяти от него: как только он приходит, так и ног не чует под собой, не ходит, а прямо танцует. Вот позвал он ее купаться на озеро, а крестная рада-радешенька. За ними и Казя собрался, и меня пригласили за компанию.

Здешнее озеро мне понравилось: широкое — не переплыть, а в длину растянулось — и берега не видно. Летом на озере красота. Тут и купальня для всех, и в лодках катаются, и рыбу удочками ловят.

Подошли мы к берегу, а людей кругом — ни сесть, ни встать. Отошли подальше, где меньше было народу, разделись на зеленой травке.

Я невольно любуюсь стройным Казиным телом. Он успел уже загореть и весь казался, особенно лицо в конопушках, вылитым, как статуя, из бронзы. Какой он ловкий и гибкий, как легко и беззвучно нырнул, вонзился в глубину — ну прямо рыба рыбой! Казе восемнадцать лет, он сдает экзамены за десятый и готовится учиться на инженера. И я завидую ему, когда он выскакивает по утрам из дома — как вот сейчас, в одних трусиках — и ну давай прыгать да крутиться на турнике, подкидывать гирю тяжелую, а затем обливаться холодной водой.

Саша чуть пониже Кази, но в плечах широкий, как богатырь. Он смело входит в воду, не брызгается и не озорует, как делает Казя, а спокойно по-мужски заходит в глубину и вдруг опускается с головой. Долго-долго, без единого пузырька плывет он где-то под водою и наконец показывается возле другого берега, голова его похожа издали на черный мячик. Оттуда, от другого берега, он кричит:

— Люсета-а, плыви сюда!

Это он крестную так зовет, хотя другие называют ее Люсей, а дедушка и вовсе по привычке, как, бывало, в деревне, — Лизка да Лизка.

— Ой, боюсь! — смеется крестная, купаясь возле берега.

Саша подплывает к ней, берет, как маленькую, за руку:

— Да не бойся же, не бойся. Вытяну, если станешь тонуть.

В ярко-голубом, будто сотканном из васильков, купальнике, веселая и хохочущая, крестная кажется против Саши маленькой красивой игрушкой. Особенно хороша у нее улыбка, от которой на щеках играют ямочки, в карих глазах прыгают зайчики, а вздернутый кончик носа, похожий на орешек, весь трепещет. Я даже ревную, когда смотрю на нее и сравниваю с женихом. Мне думается, к ней больше подходит Казя, хоть он и моложе ее на целых десять лет. Казя веселый да красивый, и крестная такая же. Но пока я так думал, крестная ойкнула и поплыла синей рыбкой, брызгаясь ладонями в Сашу. И он поплыл рядом, как неотступный спаситель.

Тут я невольно вспомнил свою одноклассницу. Странным для меня, деревенского мальчика, который первый раз попал в городскую школу, показалось имя этой девочки — Ага. Мысленно я передразнивал ее, меняя ударение: «Ага — Ага». Но вслух ей сказать такое не осмеливался, потому что девочка понравилась мне с первого урока. Ага сидела впереди меня, затылком перед моими глазами, и я видел близко ее тонкую белую шейку, окруженную белым воротничком по синему платью, видел две толстых и длинных косы шоколадного цвета. Именно эти косы и смущали меня — хотелось потрогать их, погладить. Ага была небольшого роста и худенькая, с острым носиком и умным взглядом голубовато-серых глаз. И я представил ее сейчас, подумал, что будь она моей невестой, я тоже поплыл бы с ней рядом, оберегая, как Саша крестную. А сейчас некого мне охранять. Я только вздохнул, ступил возле берега в воду и увидел, как в чистом зеркале, белобрысого мальчишку с круглым лицом и коротким ершистым чубчиком.

Не хотелось мне уходить в этот вечер с озера. Солнце уже садилось, от огромного здания ГРЭС легла через озеро такая же громадная тень, и на гладкой, как стекло, поверхности четко вырисовывались все семь труб электростанции. Они курили, как гигантские сигары, светло-коричневым торфяным дымом, высоко-высоко поднимался он в золотистое погожее небо. От озера несло дыханием пресной йодистой воды, запахом прибрежных водорослей и живой рыбы. Я плелся позади всех и думал о крестной: вот уеду к матери на лето, женится на ней Саша, увезет куда-нибудь — и не будет у меня любимой крестной, а у дедушки — верной его дочери…

12 июня. Вчера меня проводили на все лето к матери. Дедушка кольнул меня на прощание усами, наказал не баловаться да передать поклоны матери, отчиму Демиду и всем остальным. Казя пожал мне руку, как большому, похлопал по плечу: сильна у него рука, недаром гирями занимается. А Софья Осиповна, наша квартирная хозяйка — Казина мать — веселая и краснощекая, будто в бане напарилась, посмеялась надо мной:

— Ты там на балалайке-то поменьше играй, а то завлекешь какую, так и не приедешь обратно.

— Мал он еще, Софья Осиповна, девочек-то завлекать, — улыбнулась крестная. — Другое дело — пусть книжек побольше читает. — И с тем повела меня к поезду.

Отсюда до нашей деревни, как сказала крестная, триста шестьдесят километров, и надо ехать туда с двумя пересадками — в Павлово-Посаде и в Москве. Из деревни приехали мы, то есть я и дедушка, отец моей матери, год назад. Это потому, что не с кем нам там было оставаться: мать с отчимом и с тремя младшими ребятами устроились в шахтерском поселке где-то возле Щекина, а дедушка решил поехать к другой своей дочери — крестной моей, и меня она взяла, чтобы легче было моей матери прокормить остальных.

От Электропередачи до Павлово-Посада мы ехали вдвоем. За окнами с обеих сторон все тянулись леса и леса, местность была ровная, как стол, и оттого сырая, заболоченная. Прошлой осенью и нынче весной ходил я с крестной и дедушкой в ближний лес. Сначала прошли торфяные площадки, где залитые водой, а где уставленные штабелями сухого торфа, за ними сразу начинался лес. Такой лесище, что и заблудиться можно враз, как в тайге. А ягод сколько всяких! И клюква на болотах, и брусника с голубикой, и ежевика кислая. А грибов хоть косою коси. Даже весною растут тут грибы — сморчки какие-то, некрасивые с виду, а поджарить в сметане — за уши не оттянешь. Плохо только, комаров много в этих лесах. Как сядешь или остановишься, так тучей на тебя налетают. Не то что в нашей деревне, где кругом бугры да овраги, где поля до самого горизонта и ни один комарик тебя не укусит.

А вообще, понравилось мне в Электропередаче. И поселок большой, и школа хорошая, двухэтажная.

— Ну как, соскучился по матери-то? — спрашивает меня крестная. — Ничего, побудешь там лето, а к осени опять приедешь. У матери ведь трое кроме тебя, легко ли всех прокормить да вырастить? Так и будешь у нас, пока не кончишь школу.

Разговорилась крестная под стук колес, все наказывала:

— Видишь, как Казя старается? Ну вот и ты так давай. Способности у тебя к ученью есть и к музыке тоже. Кончишь десятилетку, а там в музыкальное училище поступишь или в консерваторию.

Незаметно проехали восемнадцать километров — и вот уже Павлово-Посад. Крестная долго вела меня незнакомыми улицами, пока не оказалась у длинного белого барака. После полутемного коридора мы очутились в большой светлой комнате с железными койками, покрытыми свернутыми аккуратно одеялами, и тумбочками возле каждой. Это было общежитие, где жила тетя Нюра, младшая сестра крестной и моей матери. Как и крестная, она давно уже, девчонкой, можно сказать, уехала из деревни и вот работает в Павлово-Посаде на ткацкой фабрике. В комнате ее не оказалось, и нам пришлось дожидаться, когда придет она с работы.