Читать интересную книгу Высокая макуша - Алексей Корнеев

У соседнего дома, за оградкой из низенького штакетника суетится высокий пожилой мужчина, ковыряет лопатой землю. Не утерпел Степан, наблюдая за его занятием, увидел в нем себе подобного. «Пойду-ка поболтаю с мужиком».

С виду мужчина постарше Степана. Из-под очков посмотрел добродушно, с той снисходительной усмешкой, как смотрят люди умные, интеллигентные.

— Садочком занимаетесь? — поинтересовался Степан, оглядывая ровные рядки молодых деревцев, затоптанные с осени грядки с былинками прошлогодних цветов да мелких кустарников.

— Занима-аюсь, — степенно отозвался «садовод».

— Да-а, хорошее дело. А перед нашим-то домом все деревья пообломали.

— А что же вы не смотрите?

— Дак я приезжий, из деревни я, — поспешно отозвался Степан. — К сыну в гости приехал.

Разговорились мало-помалу. Степан все нахваливал свою родину, дескать, привольнее ее нет больше места на земле. Любое деревце, любое растение прет там, как на дрожжах, воткнешь палку — оглобля вырастет. Не то что вот тут, среди каменьев да асфальта.

— Поедем к нам в деревню, а? — предложил он попросту.

— Да куда уж мне, на старости лет, — усмехнулся «садовод».

— А я поеду, — горделиво-весело проговорил Степан. — Оставляет меня тут сынок, живи, говорит. А мине не по ндраву такая жизнь.

Поговорив еще недолго, он простился с новым своим знакомым. «И правда надо ехать, — подумал. — В гостях хорошо, а дома лучше…»

Весна для всех — весна.

Мальцу она приносит веселые забавы, юноше — крылатую любовь, старика — омоложает.

Таким омоложенным и видел себя Степан, направляясь ясным апрельским утром к забытым людьми и богом Агаповым дворикам. От Доброполья, от дома Петруниных шел он мимо речки по лугу. Дорога уже отвердела, местами только, в глубоких колеях и колдобинах поблескивали иссыхающие лужицы. На опольной бровке по-над лугом свалянной овечьей шерстью желтела прошлогодняя травка, и Степану захотелось вдруг, как в детстве далеком, разуться да пробежаться, ощущая босыми ногами прохладу и сырость земли. Он распахнул ватную стеганку и шел, торопясь, насколько мог, будто полвека не видел родного подворья.

В низине, где протекала речушка, серыми лохмотьями висел на голых кустах натасканный половодьем мусор, но уже посвистывали там пичуги, кружились, пронзительно чивикая, чибисы. А над пашней курился легкий дымок, и земля, изгоняя из себя простуду, дышала по-весеннему молодо, обдавая парным теплом.

— Ишь, как земелюшка-то оживает, — рассуждал на ходу Степан. — А птахи-то, птахи как разливаются! Гнездушки, видать, облюбовывают.

И так ему стало просторно-весело при виде этой знакомой картины, при мысли, что жив он, здоров и вот опять шагает к своему гнезду, — такая пришла к нему легкость, что в груди защекотало.

Остановился он перед узким коленцем ручья, где раньше переходил по камням. Вода тут не совсем еще опала, и камней не было видно. Миновал просохшей бровкой овражек, увидел в вершине луга мелкую водотечину и тут перебрел ее, слегка только замочив сапоги.

Первое, что бросилось в глаза Степану, когда поднялся он на знакомый пригорок, — непривычная, дикая пустынность. Бугорки и ямы на бывших подворьях, жиденькие кустики вишенок, остатние избы с заколоченными окнами. Даже и грачей на лозине не видно — тоже не могут без людей…

Обошел Степан свой дом — все было на месте, хотя никто за ним не присматривал. И замок висел поржавелый, нетронутый, и окна целы до последнего стеклышка.

В доме пахнуло на него холодной сыростью, тоскливым неуютом. И стены будто помрачнели, и потолок казался ниже. Не по себе вдруг сделалось ему, скорей на улицу выметываться.

Взгляд его остановился на бугорках и ямах — остатней памяти былого жительства Петруниных, Куракиных, Рыжовых, всех известных ему поселенцев… Тут, на грудах каменной трухи да перепрелого от давности мусора показались уже солнцу зеленые ушки крапивы. И мысли Степана обратились на это простое, как бы по-новому глянувшее на него явление. Подумалось о крапиве: вот ведь растение, где человек, там и она. Не сдается упрямица, пока не запашут ее, не сровняют с землей. Будто сходство с собою увидел он в этом невзрачном, обласканном солнцем растеньице…

Наслышался Степан, побывав на людях, великое переселение идет по всей земле российской. Стираются под корень старые деревни, растут поселки, города большие и малые. Может, так и надо, раз люди к тому потянулись, и ему, видать, никуда от этого не деться. Придется к народу ближе, хоть и до слез жалко свои дворики кровные: и простору в них больше, и воздух свой, особый. И если нельзя их вернуть, какими они были, вдохнуть в них все прежнее, то уж память по ним не оставить — грех ему, Степану Агапову, непростительный.

Пригрезилась на месте подворьев, на месте бурьянных куртинок громадная, обставленная липами пасека. Прохаживается будто он, Степан Агапов, колхозный пчеловод меж ульев, а пчелы так и вьются туча тучей над липами, и липы в желтом восковом цвету, мед кругом живой разливается. И не голые пригорки, а сплошное цветение, сплошной пчелиный город видится Степану сквозь нахлынувший на глаза туман… Потому и шел он сюда, пьянея от радости, дивился, как только не осенила его раньше простая затея: завести на этом месте большую пасеку, обсадить все пригорки липами. Чтобы в самые жары, на макушке лета, когда прольется, как молоко из-под коровы, парной теплынный дождик, расцвели бы те липы осыпучим цветом, и полился бы ручьями светлый-пресветлый, как погожий денек, целебный «липец», душистый липовый медок… Не скоро они вырастут, знает о том Степан. Может, и не увидеть их ему своими глазами, не отведать того «липеца», прохаживаясь от улья к улью, с белой, как бы посоленной головой. Ну, а все ж таки посадит он деревца, что бы там ни было. Поговорил он уже об этом с председателем, и тот одобрил такую затею. Для начала прикупит колхоз десятка три ульев да свои отдаст Степан для пользы общей. А там, глядишь, и пойдет дело на радость людям. Не будет Агаповых двориков — будет Агапова пасека.

— Ох, и разукрашу я землю свою, провалиться, разукрашу!.. Человеку, ежели отходит, и то ставят какую-нито память, хоть крест деревянный. А тут ить поселение было… И чтоб стереть его безо всякова следу? Н-ну, нет, братушки, мы ишо повою-ем!..

Так размышлял Степан, вышагивая по пригорку, вымеряя место для будущей пасеки. Пойдет, пойдет — остановится, прикинет, как землемер. Сперва липки вот тут посадить, на пригорке, где дом его. А за колодезем, за дубками вдоль ручья — там ивы побольше, чтоб цвели медоносы ранние. На ближних полях гречки понасеять… А пчельник-то — вот он, дом его порожний, хоть сейчас занимай…

Шагал он, оглядывая бугры, по которым уже брызнула первая, едва приметная зеленинка, и жадно раздувались его ноздри, упиваясь духом парной земли. Дойдя до лощины, Степан невольно остановился, любуясь поблескивающими на солнце ручейками. Тихо было вокруг, только жаворонки сыпали с высоты перезвоны, вода лопотала им в тон. И в этой благостной, напоенной солнцем, звоном птиц и ручьев тишине хорошо думалось. О весне думалось и о жизни. Не хотелось ему видеть ни старости за спиной, ни одиночества на своей земле.

ОБОРВАННАЯ ПЕСНЯ

…Да тут нагрянула война

И все перевернула.

Николай Старшинов

Год 1941-й

1 июня. Вот и кончились занятия в школе, в нашем пятом классе. За отличные и хорошие отметки крестная купила мне балалайку. А если и семилетку так кончу, то купит, сказала, гитару, а может, и гармошку. Буду стараться!

Балалайка новенькая, блестит, как солнце. Ну что в ней, кажется, особого? Треугольник из тонких, как фанерка, досточек, к нему приделана деревянная шейка — длинная, как у гуся, а на шейке головка с колками для натягивания струн. Внутри треугольника пустота. Вроде ничего такого хитрого. А как ударишь по струнам — так и зазвенят, знай перебирай.

Сегодня воскресенье, всем выходной, и Казя, хозяйкин сын, показал мне, как настраивать балалайку, как играть по самоучителю. Оказывается, и музыку можно читать так же, как, например, книги. Только не по буквам, а по особым знакам — по нотам.

Смешно с непривычки вытягивать «до-о-о» или «ре-е-е», «ми-и-и», особенно последнее «си-и-и», от которого у меня обрывалось дыхание и выходило что-то вроде мышиного писка. Чтобы научиться музыке, говорил мне Казя, нужно иметь не только слух, но и особое старание. Непонятно сначала и трудно, зато интересно.

Недели через две крестная обещала отвезти меня в Москву, оттуда поеду к матери на все лето, и за каникулы надо научиться играть на балалайке. Я уже списал в тетрадь любимые песни, а еще сочиняю свои. Вот и буду распевать их под балалайку.

Хорошее это время — летние каникулы!