Читать интересную книгу «Пёсий двор», собачий холод. Том III (СИ) - Альфина

Если не слепить себя попыткой контролировать всё происходящее, а частично передавать власть в другие руки; если не требовать сразу всего, а начинать с предложений, на которые можно согласиться, — результат оказывается потрясающим. Граф зачастую отрывается от действительности, а Твирин непредсказуем, но без витиеватой лирики первого и безучастных угроз второго переговоры могли бы завершиться совершенно иначе.

Хэр Ройш был равнодушен к погодным явлениям, но сейчас его тянуло заявить, что перспективы Петербергу открывались радужные.

— Когда вы говорите, что нам придётся остаться в казармах, — бледно поинтересовался граф Асматов-старший, — вы имеете в виду «в камере»?

— По-вашему, солдаты в камерах живут? — Хикеракли поднялся на ноги и укоризненно покачал головой. — В казармах значит в казармах. Тут не Патриаршие палаты, но жить можно без особых, так сказать, затруднений. Вы сидите, размышляйте, взвешивайте, документы подписывайте, и всё будет хорошо. — Он всплеснул руками и обратился к хэру Ройшу с графом: — Вот люди-то, а! Думают, что ежели мы Городской совет расстреляли, так и всякого другого тоже арестуем. В головах одни, как это, сте-ре-о-ти-пы. Мы-то ведь тоже бунтовать устали, нам мир да согласие нужны. А вы — «в камере», эх! Ну что мы, разве мы звери?..

Глава 57. Супруга господина Туралеева

Вряд ли бы хоть кто в мире мог счесть Скопцова знатоком дамской красоты. И не потому, что дамы ему попадались некрасивые или что рассмотреть их достоинств он не умел, а в некотором роде наоборот. В каждой, будь то робкая воспитанница девичьего интерната или бойкая торговка из Людского, имелась своя драгоценность; можно сказать, что и надменной дочери аристократической фамилии, и самой простецкой бабе как бы полагалось своё небо, в котором она была бы самой яркой звездой. Ну а рассмотреть это небо — задача уже для звездочёта.

Подумав об этом, Скопцов немедленно вспыхнул. Не зря Хикеракли ухохатывался над его попытками писать любовные послания.

И не зря он ни одного так и не отправил.

Если бы незадачливого звездочёта прижали к стенке — что Хикеракли, конечно, делал, — тот признался бы, что самому ему милее красота простая, жизненная, даже слегка изгвазданная, что ли. Ведь как бы высоко истинные звёзды ни реяли, мы обитаем на земле, и способность не гаснуть даже в пыли стократ дороже рафинированных чар. Была в Людском одна лавка, а у хозяина её имелась дочь…

Об этом Скопцов предпочитал не думать. Так уж вышло, что из Революционного Комитета он более прочих занимался с людьми, и люди естественным образом начали его привечать. Но в том заключалась обманка: как отличить приязнь искреннюю от приязни к статусу? Скопцов не умел. И какой бы подходящей партией он дочери лавочника ни являлся — а теперь уже ей пришлось бы, пожалуй, доказывать в его глазах свою цену; какой бы подходящей партией он ни являлся, он вовсе не хотел быть партией. Он хотел быть человеком. Но человек Скопцов не умел завязать беседу даже с болтливой и румяной торговкой, а потому занимал себя делами революционными.

— Господин Скопцов, прошу вас быть со мной откровенным, — спокойно и решительно пропела супруга господина Туралеева, — есть ли конкретные мысли, которые мне следовало бы, м-м-м, внушить своим родственникам? Я ищу с вами сотрудничества, и мне бы не хотелось кого-то невольно обмануть из-за недопонимания.

— Право, не сочтите, что мы рассматриваем вас как агента, — скромно ответил Скопцов. — Это ведь всё — жест доброй воли… для всех сторон. Нам было бы сподручней, если бы господа Асматовы, особенно ваш отец — ваш племянник кажется и без того человеком довольно открытым… Но вот ваш отец, судя по всему, продолжает воспринимать нас как врагов, а мы ни в коей мере не враги и не желаем конфликтов — только разрешения ситуации ко всеобщему удовлетворению.

— Не желаете конфликтов, однако же арестовали столичную делегацию прямо на въезде, — супруга господина Туралеева иронически улыбнулась. — Арестантов непросто убедить в благорасположенности.

— Но они не арестанты! Петерберг — закрытый город, им самим было бы небезопасно разгуливать по улицам! А раз так, то какая, право, разница, под каким замком сидеть?

— Вы и сами выросли в казармах, верно? — Она поправила на плечах шубку. — Тогда вам вряд ли удастся в полной мере прочувствовать, как велика привычка всегда иметь доступ к горячей ванне.

Супруга господина Туралеева, без сомнений, была звездой небесной — небеснейшей, если можно так выразиться. В девичестве она носила фамилию Асматова, а имя ей дали на европейский манер — Элизабета; мальчиков вообще реже именуют в угоду моде.

Вряд ли хоть кто в мире мог бы счесть Скопцова знатоком дамской красоты, но всё же он готов был поручиться, что Элизабету Туралееву назвали бы великолепной многие. Как и патриаршие её родственники, она отличалась глубокими синими глазами и особой осанкой, подобающей только самым древним аристократическим фамилиям. Ворот шубы не мог скрыть длинной белой шеи, а жестковатые черты оборачивались на женском лице изысканной, восхитительной строгостью.

И тем не менее в замужестве графиня Асматова сменила фамилию. Тем не менее она сама явилась на днях к Революционному Комитету — к Золотцу — и сказала, что её отец и племянник наверняка прислушаются, если она решит вселить в них некое убеждение.

Она была до глубины души петерберженкой, она была Туралеевой, и из-под шубы её слегка выпирал фальшивый живот.

Господина Туралеева, главу наместнического корпуса, должны были расстрелять — уж конечно, его-то должны были расстрелять в первых рядах.

«Не смея полагать себя вправе утверждать что-то в подобном вопросе, — заметил тогда граф, — я всё же хотел бы напомнить вам, что одного нашего общего друга гибель четы Туралеевых изрядно бы огорчила».

Граф странно относился к расстрелам. Он никого не подталкивал и никого не выгораживал; он просто делал вид, будто ничего не происходит, будто помнить надо только о договорённостях с генералами и лекциях перед горожанами. И потому Скопцов смутился, но хэр Ройш быстро разъяснил ему, в чём дело.

Ах да, наследие лорда Пэттикота, алхимические печи, в недрах которых варятся будто бы люди! Оказалось, что господа Туралеевы являются первыми — и покамест единственными — клиентами Золотца. Революция революцией, а за дело своё он расстроится. Так?

О, как это нелепо!.. И как по-золотцевски. Так по-золотцевски, что Скопцов немедленно принял сторону графа.

Впрочем, другой стороны и не имелось — хэр Ройш, постучав друг о друга пальцами, заключил, что глава наместнического корпуса, на коего имеется рычаг воздействия такой силы, удобнее альтернативного главы наместнического корпуса и даже простреленной дыры на этом месте. Факт: господин Туралеев любит свою супругу и её графский титул. Факт: если афера с наследником раскроется, супруге не избежать немилости, а что из этого выйдет — одному лешему видно. Вывод: с господином Туралеевым есть о чём говорить.

«В погоне за прагматизмом хэр Ройш запамятовал ещё об одном факте, столь существенном для нашей абсурдной действительности, — улыбнулся граф, когда они со Скопцовым остались одни; они редко оставались одни. — Плод в печи не вполне принадлежит господину Туралееву…»

«В каком смысле?»

«О, в незначительном — только лишь в биологическом. Ведь причиной этой афере то, что Туралеевы не могли обзавестись потомком… Но, как выяснилось в ходе экспериментов, вины супруги тут нет. Увы, господин Золотце вряд ли мог сообщить клиенту, что тот бесплоден».

Граф, наверное, был расстроен. Наверняка был — иначе зачем, к чему выдавать Скопцову чужие секреты; золотцевские секреты, которые тот, без сомнения, ревностно охраняет?

Граф, наверное, тогда вспомнил, что сама необходимость решать, кого подводить под расстрел, а кого обойти стороной, — это его же детище, следствие беспечного, бесчеловечного, чудовищного обещания Твирину. И не Скопцову графа судить — Скопцов мог бы, пожалуй, выступать порой в роли совести своих друзей, но следствия подобных шагов лежат уже далеко за пределами совести.

«И чей же в таком случае плод?» — без особого интереса уточнил Скопцов. Граф рассмеялся, как над забавной байкой:

«Твирина».

Как всё запутанно. Скопцов прознал недавно, что дочь владельца скобяной лавки из Людского — леший, ему ведь неведомо даже её имя! — но он прознал, что она должна была стать женой… Нет, конечно, не Твирина — Тимофея Ивина. О, это ведь так закономерно. Лавка мелковата для прямых наследников купеческой фамилии, но идеально пошла бы одному из выкормышей.

Какое гадкое слово. Твирин ведь не виноват в том, что ему подобрали партию, — если он вообще об этом знает, то наверняка ненавидит сей неслучившийся вариант своей судьбы. Неслучившийся, неспособный случиться — Тимофей Ивин давно уже умер, убит, похоронен, остался лишь шарф.