— Ведите себя прилично, Калерия Эдуардовна! Не забывайтесь, вы не у себя на работе!
Резкий тон подействовал, она сбавила тон, но останавливаться не собиралась.
— Помолчите и послушайте меня! — Если не поставить ее на место, можно потерять несколько часов и работоспособность на остаток дня. — Во-первых, Петренко нет в живых и поливать его грязью, основываясь на собственных домыслах, по меньшей мере непорядочно. Вы знаете, что такое порядочность?
Крольченко обмякла на стуле.
— Во-вторых, по закону следователь имеет право вызвать и допросить в качестве свидетеля любое лицо. Любое! Для вашей дочери исключений не предусмотрено. Вы знаете, что такое требования закона?
Вопрос был риторический, но она кивнула головой.
— И в-третьих, уклонение от дачи свидетельских показаний является преступлением. Это вам известно?
Она снова кивнула, не выходя из оцепенения.
— Прекрасно. Тогда быстренько идите домой и пришлите ко мне Зою. Она и так задержалась. Вам все ясно?
Калерия Эдуардовна еще раз кивнула и встала.
— Было приятно с вами побеседовать. Если надумаете, заходите еще. Всего доброго.
— До свидания, — ошеломленно пискнула она и пулей вылетела из кабинета.
Зоя совсем не походила на свою мамашу. Изящная, красивая, со вкусом одетая. Известие, принесенное Калерией Эдуардовной, произвело на нее угнетающее впечатление.
— Он покончил с собой? — В широко открытых глазах поблескивала влага. — Из-за меня? Он оставил записку?
— Почему вы говорите о самоубийстве?
— Мы расстались... Собственно, я порвала с ним... Он очень переживал, писал, давал радиограммы... Из последнего плавания привез целый чемодан вещей... Я, конечно, не взяла, хотя мама советовала — отдай деньги и ничем не обязана, а в магазине такого не купишь... Но ни к чему, раз все кончено... Он приходил в институт, встречал на улице, даже заходил домой, хотя они с мамой терпеть друг друга не могли...
Она нервно комкала кружевной платочек.
— Потом вроде успокоился, во время последней встречи сказал: «Есть два лекарства от любви — пуля в висок или другая любовь. Стреляться мне рановато, а лечиться надо. Попытаюсь влюбиться». Старался говорить бодро, а получилось как-то грустно, натянуто. И слова чужие. Мне его даже жалко стало.
А сейчас мать пришла и говорит: «Впутал тебя Федька в историю! В прокуратуру вызывают! Видно, руки на себя наложил и записку оставил, что из-за тебя...»
— Если вы волнуетесь только из-за этого, то напрасно. Ни в какую историю вы не впутались.
— Ну зачем вы так... — Она действительно обиделась. — Как бы ни было, а Федора нет в живых. Ужас! Какой ужас! — Зоя сжала пальцами переносицу. — Что с ним случилось?
— Петренко убит. Сейчас ведется расследование, и вы должны нам помочь.
— Убит... Как же так... Кто мог его убить? — Она недоумевающе смотрела на меня. — Я готова вам помочь, но я же совершенно ничего об этом не знаю...
— Расскажите о Федоре. Что он был за человек, с кем дружил, почему вы расстались.
— Расстались? Не знаю... Мама его не любила: он ей как-то нагрубил.
Я вспомнил Калерию Эдуардовну — немудрено!
— ...И вообще мама считала, что он мне не подходит: без образования, человек не нашего круга.
Я представил «круг» Калерии Эдуардовны. Тут она была права.
— К тому же, говорила, он девять месяцев в году в море, так и будешь вдовой при живом муже.
— Значит, она вас убедила?
— Ну почему?.. Я и сама разбираюсь в жизни.
— А как вы, вы лично относились к Федору?
— В общем-то, он парень неплохой... Но потом присмотрелась и поняла: мама права.
— Вот как?
— Ну представьте, каково одной сидеть по полгода? И потом, пока он плавает, вещи всякие привозит, материальный достаток есть. А если что — травму получит, спишут на берег или визу закроют... Не сможет ходить за кордон — и все. Без специальности много не заработает.
От этих слов повеяло железным рационализмом Крольченко-старшей.
— Понятно... А кого из знакомых Федора вы знали?
— Только Валерия Золотова.
Мне удалось сохранить невозмутимое выражение лица.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Кто такой?
— Он где-то в горисполкоме работает. Федор как-то зашел к нам с ним, а оказалось, мама его хорошо знает — он ее постоянный покупатель. Так она мне все уши прожужжала — вот это тебе пара, человек солидный, обстоятельный, со связями, и деньги имеет.
Что ж, Золотов действительно по всем статьям вписывался в «круг» заведующей секцией гастронома Калерии Эдуардовны Крольченко.
— Потом Золотов еще несколько раз к маме заходил, они сидели, разговаривали.
Я представил содержание этих светских бесед.
— Что общего у Федора с Золотовым?
— Честно говоря, не знаю. Люди они совсем разные. Но мне казалось, Золотов в Федоре заинтересован... Хотя, с другой стороны, маме говорил, что Федя долго на загранрейсах не продержится — с дисциплиной слабовато и на руку вроде нечист, дескать, вот-вот визу закроют... Непонятно как-то... Если дружишь с человеком, разве будешь про него сплетни распускать?
— Скажите, как Федор вел себя с женщинами?
— Что вы имеете в виду? — вскинулась Крольченко.
— Обвиняемая утверждает, будто он напал на нее, пытался изнасиловать.
— Ложь! Гнусная и грязная ложь! — возмущенно выкрикнула Крольченко. Кровь ударила ей в лицо, медленно краснели уши. — Федор мог ввязаться в драку, мог выругаться сгоряча, но такое... — Она отвернулась. — В этом отношении он был очень деликатен. Даже странно: казалось бы — моряк, резкий, несдержанный парень, но вел себя как джентльмен и никогда, никогда, слышите — никогда не позволял себе ничего лишнего! Эта дрянь, эта стерва врет!
Крольченко замолчала и подозрительно посмотрела на меня.
— Вы, надеюсь, ей не поверили?
— Работа следователя предполагает веру только в факты. А они пока такого заявления не подтверждают.
Порыв прошел, Зоя опустила голову.
— Сижу, разговариваю, отвечаю на вопросы... А человека нет. Так внезапно, дико, нелепо... Почему? Виновата ли я? Ничего сейчас не понимаю. Да и не верится. Не могу осознать... Можно мне уйти?
Вершикова
— Почему меня до сих пор не выпустили? — враждебно спросила она с порога следственного кабинета.
— А почему, собственно, вас должны освободить?
Я сделал вид, что не замечаю злого тона и нескрываемой взвинченности собеседницы.
— Потому что статья легкая, потому что призналась, потому что женщина, потому что не привлекалась, потому что не скроюсь никуда! — с ненавистью цедила Вершикова.
— Все вами перечисленное — ложь, — холодно сказал я. — Кроме того, что вы женщина. Но это не основание для освобождения из-под стражи обвиняемой в тяжком преступлении.
— Почему «в тяжком»? — настороженно перебила она.
— А каким вы считаете умышленное убийство?
— Неосторожное, при самозащите! — с надрывом выкрикнула Вершикова. — Я же рассказывала!
— Ваш рассказ не подтверждается ни одним доказательством. Зато опровергается многими фактами.
Я говорил сдержанно и спокойно, не поддаваясь эмоциям.
— Где вы их набрали, факты-то? — скривилась обвиняемая. — Кто видел? Я и он, а те двое — наверху. Чего на пушку берете?
— Вы книжки читаете? Ну хотя бы в кино ходите? Видели, как расследуют преступления?
Сохранять вежливо-официальный тон удавалось с трудом.
— Ну подумайте — неужели убийства, грабежи и прочие мерзости творят при свидетелях? Нет, скрываются, осторожничают, концы в воду прячут. И что? Удается избежать наказания?
— Конечно, — презрительно усмехнулась она. — Дураки попадаются, а умные гуляют на свободе и плюют в потолок!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Это вас соседки по камере научили такой премудрости?
— А хотя бы! Не все же такие растяпы, как я!
— Значит, соседки ваши умные?
— Еще бы! Ларка-управдом кого захочет вокруг пальца обведет. Да и другие девчонки.
— Почему же они не гуляют на свободе и не плюют в потолок?