Преисполнилось горести сердце великого князя Дмитрия Ивановича, и воскликнул он:
— Если враг творит зло, то это так и должно быть, потому что он враг, чужой. Ныне же восстали против меня свои. А я им никаких обид не чинил.
В тот же час князь Дмитрий послал в Боровск за братом своим князем Владимиром Андреевичем, прозванным Храбрым, разослал гонцов ко всем русским князьям, воеводам и боярам и повелел спешно собираться в Москву войску со всей Русской земли.
Вскоре приехал из Боровска Владимир Андреевич, пришли ярославские князья и князь Глеб Каргопольский.
Великий князь с братом и другими князьями тогда пошел в Троицкий монастырь и получил благословение на брань от игумена монастыря Сергия Радонежского.
Потом князь Дмитрий приступил к игумену с просьбой:
— Преподобный отче Сергий, есть у тебя в монастыре два чернеца, два брянских боярина, два брата, два опытных воина, Пересвет и Ослябя. Отпусти их из обители со мною на битву.
Отпустил Сергий Пересвета и Ослябю. Они снарядились как положено воинам и пошли с князем.
Тут получил великий князь известие о том, что хан Мамай приближается, и поспешил вернуться в Москву.
В Москве собралось войско со всей Русской земли, по всем улицам стук от оружия, гром от доспехов, по всем дворам стоят воины, по всей Москве и вокруг Москвы.
В четверток, двадцать седьмого августа, русское войско выступило из Москвы навстречу Мамаевым полчищам.
Великий князь Дмитрий Иванович поцеловал княгиню свою Евдокию прощальным целованием, сел на коня, и все князья и воеводы сели на коней. Солнце на востоке сияет, им путь указывает.
Войско выходило из Москвы тремя воротами: Фроловскими, Никольскими и Константиновскими. И далее, разделившись натрое, шло тремя дорогами, потому что по одной дороге такому великому войску не пройти. Князь Владимир Андреевич со своей силою двигался Брашевской дорогой, князья белозерские — Коломенской, а сам великий князь пошел той дорогой, что ведет на Котел.
У Коломны полки соединились и двинулись далее вместе.
Между тем Олег Рязанский узнал, что великий князь Дмитрий Иванович поднялся на брань против Мамая, и очень тому удивился.
— Я-то думал, — сказал он, — князь Дмитрий, как и прежние московские князья, не посмеет противустать восточному царю.
А когда узнал, сколько идет с великим князем русского войска, испугался.
— Горе мне, окаянному! — воскликнул он. — Не только отчину свою я потерял, но и душу погубил. И пошел бы я теперь к великому князю московскому, да не примет он меня, потому что знает про мою измену.
Литовский князь Ольгерд в это время уже подошел со своим войском к Одоеву, но, известясь о великих московских полках, встал на одном месте и не решился двинуться далее. Понял Ольгерд свое неразумие.
— Если человеку своего разума не хватает, он ищет чужой мудрости, — сказал он. — Никогда прежде Литва у Рязани ума не занимала, ныне же Олег меня ввел в соблазн, а сам совсем погиб.
Так и не дождался хан Мамай Олега Рязанского и Ольгерда Литовского; не пришли они к нему ни на границе, ни потом.
В пятый день сентября вышли русские полки к Дону и встали станом. Два воина из сторожевого полка добыли «языка» — знатного ордынца. Тот «язык» сказал, что Мамаево войско стоит уже на Кузьмине-броде, что войска у хана Мамая бессчетное множество и что будет он на Дону через три дня.
Великий князь Дмитрий Иванович стал держать совет с братом своим Владимиром Андреевичем и другими князьями: стоять ли здесь и ждать Мамая или переправиться за Дон и там встретить его.
Говорят ему князья:
— Государь великий князь Дмитрий Иванович, за Доном крепче стоять будут полки, ибо отступать некуда. Вспомни, государь: в давние годы Ярослав Днепр перешел и победил Святополка, и Александр Невский победил шведов, перейдя реку Ижору. И тебе, великому князю, так же надо поступить. Победим врага — всем будет честь, погибнем — так все, от князя и боярина до простого ратника, выпьем одну общую чашу.
Великий князь приказал переправляться за Дон и счесть русское войско.
Говорит князю большой московский боярин, князь Федор Семенович Висковатый:
— В твоем, государь, в большом полку семьдесят тысяч.
— В моем полку правой руки, — говорит князь Владимир Андреевич Боровский, — сорок тысяч.
Воевода полка левой руки князь Глеб Брянский говорит:
— У меня в полку войска тридцать тысяч.
Говорят воеводы сторожевого полка Микула Васильевич, да Тимофей Волуевич, да Иван Родионович Квашня-Углицкий:
— У нас, государь, в полку тридцать четыре тысячи.
А воевода передового полка князь Дмитрий Владимирович Холмский сказал:
— У меня в полку двадцать пять тысяч.
И в других полках было еще семьдесят тысяч войска, да из Великого Новгорода посадники Яков Иванов сын Зензин да Тимофей Константинович Микулин привели еще тридцать тысяч.
А с Мамаем пришло восемьсот тысяч.
С каждым часом приближались татары. Седьмого сентября подскакали их передовые отряды к самому русскому стану, а русские сторожа донесли:
— Хан Мамай у Гусиного брода, к утру будет он на Непрядве.
Великий князь повелел готовиться к битве, распорядился, где какому полку стоять, а полк брата своего Владимира Андреевича послал вверх по Дону укрыться в дубраве в засаде и поставил воеводой в нем старого, опытного воина Дмитрия Боброка-Волынского.
Потом великий князь Дмитрий Иванович помолился богу, а помолившись, обратился к войску:
— Сотоварищи, братья мои милые, от мала до велика. Ночь наступает, близится грозный день. Мужайтесь и крепитесь, стойте на местах своих, ибо утром разбираться некогда — гости близко, уже на Непрядве-реке. Заутро пить нам общую чашу и каждому свою.
Стояли русские полки, как неоглядное море, вороненые доспехи колышутся, как морские волны, шлемы на головах сияют золотом, как утренняя заря, султаны-яловцы на шлемах горят, как огненное пламя.
Все воины готовы умереть друг за друга и за Русскую землю.
Не было во веки веков еще такого войска и не слыхано было про такую отвагу. А ныне вот оно, такое войско, стоит на поле Куликовом.
Ответили воины князю Дмитрию:
Мы с тобою готовы умереть, сложить головы за твою обиду, за землю Русскую.
Наступила ночь.
Но не спит великий князь Дмитрий Иванович, не спит воевода Дмитрий Боброк-Волынский.
О полночь сели они на коней, выехали в поле и встали между русским и татарским станами.
Во вражьем войске, слышат они, крик и шум, стук и скрип колесный, будто собирается базар. Позади вражьего стана воют волки страшным воем. Справа — воронье грает и орлы клекчут. На реке же Непрядве гуси и лебеди бьют крыльями, как перед грозной непогодой.
Боброк сошел с коня, припал к земле правым ухом, долго-долго слушал, а встал — и поник головой.
— Ну, говори, какое тебе явилось знамение, — сказал князь воеводе.
Но Боброк молчал и, только после того как князь во второй раз приказал ему отвечать, со вздохом проговорил:
— Поведала мне мать сыра земля, что ждет нас и радость и скорбь. Слышал я плач великий. Плачет земля двумя голосами: с одной стороны слышно будто старуха рыдает по детям и причитает не по-нашему, с другой стороны — плачет юная девица, а голос ее, как свирель. Это предвестье ведомо мне, и сулит оно погибель язычникам, но и христиан падет великое множество.
Князь Дмитрий опечалился тем, что многие русские воины встретят завтра свой смертный час.
Утром, на восходе солнца, поднялся густой туман и скрыл от русских татарское войско.
В первый час дня, на восходе солнца, развернули свои стяги все русские полки. Затрубили боевые трубы, и, услыша их, взыграли боевые кони. Не торопясь и не мешкая, спокойно и бодро идут русские полки, каждый под своим знаменем, на битву, словно идут на пир мед пить.
Во второй час послышались татарские трубы. Все ближе и ближе трубы трубят, а самих полков за туманом не видать.
Сходятся два войска на битву. Никогда не бывало столько людей на Куликовом поле, от великой тяжести поле прогибается, реки из берегов выступают.
Великий князь Дмитрий Иванович в булатных княжеских доспехах объезжал на коне полки и держал речь к воинам:
— Воины русские, братья мои милые, бояре и воеводы, и все князья, малые и большие, встаньте за землю Русскую, за веру православную. Не пожалеем себя, и увенчает нас победный венец. Если же падем, то не смерть обретем, но жизнь и память вечную.
Объехав полки, вернулся князь под свое великокняжеское черное знамя. Здесь сошел он с коня, снял с плеч красный княжеский плащ, отдал коня боярину Михаилу Андреевичу Брянскому, которого любил как брата, надел на него плащ и повелел ему быть под великокняжеским стягом.