года.
Потом она стала приходить к нему в мастерскую на улице Великих Августинцев. Кстати, говорят, что это именно она нашла ему ее. Потом она поселилась в квартире за углом и стала все больше и больше предаваться живописи. Пикассо потом говорил: «Я могу твердо сказать, что после знакомства со мной жизнь Доры стала более содержательной. Более целеустремленной. Фотография ее не удовлетворяла. Она стала писать больше и добилась немалых успехов. Я вознес ее».
Наверное, он и в самом деле ее вознес, но лишь затем, чтобы потом уронить. Она, несомненно, стала делать успехи, и тут он начал от нее отдаляться. В конечном итоге она постепенно вообще забросила фотолабораторию. Жаль, ведь она была классным фотографом. Недаром же считается, что самый бесценный дар, который Дора Маар оставила после себя, и не кому-то, а истории — это многочисленные фотографии Пикассо.
Фотограф Брассай по этому поводу пишет:
«Иногда мы устраивали совместные выставки. Однако ее присутствие возле Пикассо ставило меня в щекотливое положение: у Доры было несравненно больше возможностей, чем у кого-либо другого, фотографировать художника и его произведения. И в самом начале их отношений она ревниво оберегала эту привилегию, которую не желала ни с кем делить: она всегда фотографировала Пикассо с удовольствием и не без таланта. Это она сфотографировала некоторые из его скульптур и помогала ему заниматься фотографией в темной комнате. Серия фотографий, которые сделала Дора на разных этапах работы над “Герникой”, остается, без сомнения, непревзойденным свидетельством творческого процесса. Чтобы не задевать Дору, чуть что разражавшуюся слезами, я старался не ступать на территорию, которую она считала своей».
Поясним, что Дора Маар не только с документальной точностью фиксировала процесс рождения некоторых картин Пикассо, она не только сделала множество его портретов, но и под ее влиянием он и сам начал создавать экспериментальные работы, совмещающие фотографию с гравюрой и живописью.
Когда Дора Маар оставила свою фотолабораторию, кое-что из оборудования — осветительные лампы, задники и тому подобное — в конце концов, появилось в мастерской Пикассо на улице Великих Августинцев. Черные шторы потом оказались очень кстати для затемнения во время войны, и он часто писал по ночам, направив свет ламп Доры на холст.
* * *
На улицу Великих Августинцев Дора приходила только по особым случаям. Пикассо каждый раз, когда хотел ее видеть, сам звонил ей. Она же никогда не знала, будет обедать или ужинать с ним, а посему была вынуждена постоянно находиться дома на тот случай, если он вдруг объявится. А зайти к нему сама или позвонить и сказать, что вечером ее не будет, она не имела права.
Этот странный порядок был заведен Пикассо, и художник Андре Воден, которому очень нравилась Дора, как-то рассказал такой случай. Однажды он пригласил ее на ужин, но она ответила, что до вечера не сможет сказать ни да, ни нет, потому что если условится встретиться с ним, а Пикассо потом позвонит и узнает, что у нее совсем другие планы, то придет в ярость. А ярость его была ужасна, и ее-то она боялась больше всего на свете. Даже больше того, что Андре Воден никогда больше не пригласит ее на ужин…
* * *
Пикассо рисовал Дору Маар бесчисленное количество раз. В частности, сексуальные войны, которые они вели друг с другом, отразились в начатой им серии о Минотавре. Достаточно взглянуть на картину 1936 года «Дора и Минотавр», где над женщиной вожделеюще склонился полумужчина-полубык, а обнаженная женщина ждет его одновременно с возбуждением и страхом. Отметим, что эта тема — звериная страсть и насилие в сочетании с нежностью и желанием — постоянно встречается в творениях Пикассо. Как он сам говорил: «В конце концов, корни искусства надо искать в эротизме. В основе нет ничего, кроме любви, какой бы она ни была».
* * *
И она любила его. Очень любила.
Пикассо постоянно говорил Франсуазе Жило, что питал сильную привязанность к Марии-Терезе Вальтер и не особенно тянулся к Доре Маар, но она была очень умной. «Дело вовсе не в том, что Дора была так уж для меня привлекательна, — рассуждал он. — Просто я понял, что наконец-то нашел женщину, с которой есть о чем говорить». Очевидно, Дора стремилась занять место в интеллектуальной жизни Пикассо и на этом пути не считала Марию-Терезу серьезной соперницей, поскольку он никогда не появлялся с ней среди друзей.
Пикассо на отдых всегда ездил с Марией-Терезой и с маленькой Майей, а не с Дорой. Но Дора рано или поздно появлялась неподалеку, понимая, что Пикассо хочет этого, и тогда он, как как-то выразилась Франсуаза Жило, «блаженствовал в обоих мирах». То есть он большую часть времени проводил в обществе Доры, оно было занимательнее, но если настроение менялось, всегда мог вернуться к Марии-Терезе.
В воспоминаниях Франсуазы Жило читаем:
«Непрестанная драма, которую порождал этот конфликт между Марией-Терезой и Дорой, нисколько не беспокоила Пабло. Наоборот, служила мощным творческим стимулом. Обе женщины по своей сущности и характеру были совершенно противоположны. Мария-Тереза была ласковой, послушной, очень женственной, с пышными формами — являла собой свет, покой, радость. Дора по натуре была нервозной, беспокойной, раздражительной. У Марии-Терезы не было никаких проблем. С ней Пабло мог безотчетно следовать инстинктам, тогда как жизнь с Дорой являла собой союз двух умов и подпитывалась удовлетворением запросов интеллекта».
Этот странный контраст возникает во многих картинах и рисунках того периода: одна женщина оберегает сон другой, две женщины совершенно противоположного типа смотрят друг на друга и т. д. Лучшей его работой тех лет является серия двойных портретов, на которых одна из женщин очень радостна, а другая — полна драматизма. Мария-Тереза и Дора были почти неразделимы, как пластические компоненты одного целого. Да, Мария-Тереза Вальтер вошла в работы Пикассо раньше Доры Маар, но в этой фазе его творчества, где счастье словно бы чередуется с несчастьем, ему были нужны они обе.
* * *
Пикассо очень много рисовал Дору Маар, во всех испробованных им ранее стилях и манерах письма, и на всех этих портретах она не улыбается. Она и в жизни была нервной, неуравновешенной натурой, и в творчество Пикассо она вошла как «плачущая женщина». Художник сам всегда отмечал, что никогда не мог написать