вычисления.
Затем он обратился к начальникам отдельных судов и отдал им приказание предоставить охрану кораблей исключительно одним матросам, спустив все остальные команды с судов на берег.
Вскоре после того все военные силы были высажены на берег, все блиды и «огневой наряд» направлены на стены Гельсингборга — и Виттенборг дал знак к атаке.
XVII
Гибельный приступ
Грозно загремели бомбарды и затрещал частый пищальный огонь, освещая мрак ночи и вторя плеску волн и рёву поднимавшейся бури. Ветер, правда, разогнал тучи, но зато молнии так и опоясывали весь горизонт. Волны стали усиленно биться и плескаться в суда ганзейцев, и матросам, оставшимся на судах, было весьма нелегко бороться с волнением, так как приходилось оберегать суда от прибоя, выкачивать заливавшуюся в них воду и охранять их от взаимных столкновений и ударов о берег.
Мужественно бились ганзейцы под стенами крепости; но не меньше мужества выказывал и неприятель, защищавшийся отчаянно. Виттенборг вынужден был вводить в дело всё новые и новые подкрепления, которые бились с датчанами в широких брешах, бились и умирали спокойно, но не могли сломить упорного врага.
Главнокомандующий ежеминутно ожидал, что вот-вот в отдалении раздастся трубный звук подходящего свежего шведского войска. Но среди ночной темноты раздавались только возгласы сражающихся, треск и гул выстрелов, плеск разыгравшихся волн и рёв всё крепчавшей и возраставшей бури.
Но вдруг ко всем этим звукам прибавился со стороны моря ещё какой-то новый, странный шум. Шум одновременно послышался с северной и с южной стороны, а затем на волнах Норезунда замелькало и заколыхалось множество каких-то блуждающих огоньков. Напрасно старались матросы сообразить, какого рода опасность им угрожает, и только тогда, когда чуть-чуть стало брезжиться утро, на всех кораблях раздался один общий вопль ужаса: «Неприятель! Все к бою готовься!» Но сражавшиеся на суше не могли услышать этого крика, и только уже люди, бежавшие с кораблей, успели известить их о грозившей им опасности. Виттенборг тотчас же должен был прекратить наступление на Гельсингборг. Все команды в величайшем беспорядке бросились бежать к берегу и там, при первом свете зари, увидели горестную картину. Военный флот ганзейцев был с севера атакован значительной флотилией пиратских судов. Пираты успели уже овладеть семью самыми большими ганзейскими шнеками и поспешно уходили вместе с ними на всех парусах. В числе этих кораблей находился и тот, которым командовал Аттендорн, и громко раздавались на море вопли и стоны уводимых в плен матросов.
— Горе тому, кто понесёт ответственность за это страшное бедствие! — гневно закричал Аттендорн, быстро устремляясь со своей командой на палубу адмиральского корабля, которым тоже пытались овладеть шайки морских разбойников. Там уже работал мечем Виттенборг, окружённый отборным отрядом ганзейцев. Пираты были прогнаны с корабля, и большая часть их успела бежать на свои лёгкие суда.
Невыразимая сумятица ещё более увеличилась, когда гарнизон Гельсингборга сделал вылазку, овладел оставленными на берегу метательными снарядами ганзейцев и обратил их против ганзейского флота.
Оставалось только одно: поскорее поднять паруса и удалиться от берега в южном направлении. Но тут ещё раз ужас овладел ганзейцами, так как они увидали, что датские корабли, собравшиеся ночью близ острова Амагера, теперь заграждали им путь. Король Вольдемар самолично руководил нападением. В блистающем вооружении, на палубе самого большого из датских судов, с торжеством крикнул он Виттенборгу: «Кланяйтесь вашему городу и всему Ганзейскому союзу и скажите им, что король-аттердаг приказывает их благодарить за доставленную ему богатую добычу!»
При той путанице и суматохе, которая господствовала на ганзейских кораблях, при том беспорядке, в котором они совершали своё отступление от берега, не трудно понять, что датчанам было очень легко окружить и отрезать от ганзейского флота пять больших судов и много мелких... Остальные с величайшим трудом избежали позора и плена.
Тогда горе и отчаяние овладели сердцами ганзейцев, не ожидавших такого печального исхода своих подвигов, и Виттенборгу пришлось выслушать много тяжких упрёков, а в лице Аттендорна ему явился теперь мощный соперник, который относился к нему без малейшей пощады.
Когда, наконец, под вечер ганзейские корабли собрались в открытом море, то им стал ясен страшный урон, который был понесён ганзейским военным флотом. Из большой и прекрасной эскадры возвращалась теперь на отчизну лишь небольшая и незначительная часть её — и как возвращалась? Лишённой всех сил и средств, утратившей красу и силу своих защитников; да и в тех, которые не были пощажены смертью и избегли плена, не было ни мужества, ни бодрости духа...
Иоганн Виттенборг неподвижно сидел на своём адмиральском корабле около руля. Взор его был недвижимо устремлён в одну точку, и лишь изредка тяжёлый вздох вырывался из его глубоко взволнованной груди. Он даже не обратил внимания на то, что Аттендорп приказал одному из мелких судов, сопровождавших флот, идти вперёд и заранее известить любечан о страшном поражении, постигнувшем их флот.
Виттенборг делал всё от него зависевшее, и если бы король Ганон сдержал своё слово, то, конечно, победа увенчала бы усилия ганзейцев. Но судьба решила иначе: вместо чести и славы она посылала ему позор и посрамление.
— Ну, что ж! — бормотал про себя Виттенборг. — Я исполнил свои обязанности и надеюсь на то, что Бог в другой раз счастливее направит мою руку.
При этих мыслях в нём вновь появилась бодрость духа; он поднялся с того места, на котором сидел, и обошёл все свои команды. В самых тёплых выражениях он старался их утешить, ободрить их, но все его старания были тщетны. Резкие порицания Аттендорпа всё ещё звучали у них в ушах, и все весьма подозрительно поглядывали на своего главнокомандующего.
Общее настроение становилось всё более и более тяжёлым по мере приближения к Любеку, и, когда вдали показались стройные шпили башен Мариинской церкви, словно чугунная плита опустилась и придавила сердце всех возвращавшихся на родину участников жестокого поражения.
И Иоганн Виттенборг опять смутился духом. Его воображению возвращение в Любек рисовалось иначе: не так, как оно теперь происходило в действительности. Он думал некогда, что войдёт в гавань Любека при громе залпов из всех бывших на флоте бомбард, что этот гром будет возвещать всем согражданам одержанную им победу, а теперь у него в распоряжении оказывалась только одна бомбарда! Все остальные попали в руки датчан. Плавание продолжалось ещё несколько времени, и вот, наконец, суда подплыли к городу. На набережной, около гавани, теснилась громадная толпа народа, и мрачно, грозно глядела она на корабли, бросавшие якорь. В особенности против того места, где