class="p1">Ты сам-то откуда родом? – спросил вышибала-эсхатолог.
Если бы этот вопрос задал мне белый человек, я бы ответил, что родом я от матери. Но у нас с ним было одно и то же широко распространенное субэкваториальное заболевание под названием «колонизация», от которого страдали только небелые люди, поэтому я сказал: из Вьетнама. Но отец у меня француз.
Наверное, человек из приличного общества, с усмешкой заметил вышибала-эсхатолог. Который и такие вот заведения посещает.
Он был священником, сказал я. Не знаю, посещал ли он вообще такие места.
Да, такие к нам, кажется, не ходят. Но если бы и ходили, я бы не удивился.
А ты? Я попытался отряхнуться от тоскливости моего происхождения, которая оседала на мне неизбежно и настойчиво, словно пыль, но голова моя взбунтовалась даже против такой легонькой встряски. Ты откуда?
Отсюда, но родители из Сенегала. Он широко улыбнулся. Отец ездил в твою страну, воевать. Симпатичное местечко, говорил. Женщины красивые. Дети красивые.
Он воевал на стороне французов?
Да. Я сам почти ничего не знаю. Отец был не из болтливых. Одно, правда, знаю. Он снова заулыбался и выдвинул ящик тумбочки, на которой стояла лампа с бахромчатым абажуром набекрень. Держи, это за счет заведения.
В мою сторону искоркой полетел серебристый сверток, и я вспомнил плитки шоколада, которые американские солдаты швыряли уличным оборванцам из своих бронетранспортеров. Но у меня на ладони вместо шоколада лежало три квадратика презервативов.
Он был часовым на каучуковой плантации. Смешно, да? Ты такой надеваешь их, а каучук-то, может, у тебя в стране добывали. Напомнят тебе о родине!
Очень смешно, сказал я, понимая, что теперь никогда не избавлюсь от мысли, уже прижившейся в плодородной почве моего неустойчивого разума, о том, что почти весь мир соприкоснулся с нашей маленькой задиристой родиной – за вычетом знания о войне, которая теперь была нашим фирменным знаком, – при помощи штуки, придуманной, чтобы уменьшить население земного шара и мужское удовольствие.
Защелкали бусины на шторе-перегородке, и к нам вышла хозяйка дома – женщина, чей яркий, экспрессионистский макияж подчеркивал как ее красоту, так и ее алчность. Черный шелковый комбинезон льнул к ее формам, руки были унизаны колотившимися друг о друга жадеитовыми браслетами. Она с уверенностью акробатки вышагивала на каблуках, добавлявших сантиметров пятнадцать к ее росту, поэтому, когда я встал, мой нос оказался на уровне ее подбородка.
Взглянув на презервативы, она сказала: три? Да ты оптимист.
Джентльмен должен быть готов ко всему, ответил я. И я не оптимист, я реалист.
Хозяйка холодно улыбнулась и сказала: я провожу тебя в комнату для гостей.
Чао-чао, сказал вышибала-эсхатолог, на прощание поиграв мускулами.
Мы спустились в комнату для гостей, маленькую подвальную каморку, большую часть которой занимала двуспальная кровать. В углу ютились стол и стул, как будто бы посетители этого эротического заведения могли тут заодно что-нибудь написать. Но, судя по всему, гостевая комната служила еще и укрытием, так что некоторым посетителям, наверное, и впрямь было о чем поразмыслить.
Мадлен скоро к тебе спустится, сказала хозяйка. Она тебе понравится. Мадлен всем нравится. Она умеет доставить удовольствие мужчине восемью разными способами. Первое посещение – бесплатное, подарок Шефа. На все следующие визиты – скидка двадцать процентов.
Обычно перспектива получить красивую женщину или скидку приводила меня в восторг, но едва за хозяйкой закрылась дверь, как я спросил себя, что я чувствую. И понял – ничего. Да что со мной такое? Какие там восемь способов, мне и трех-четырех за глаза хватит! В своей ангедонии я винил и разболтавшийся болтик, и боль во всем теле, и то, что я – впервые в жизни – показался себе стариком. У меня не хватило сил даже поторговаться, а это я умел почти на генетическом уровне, этот навык был у нас врожденным, после того как моему народу веками приходилось выживать в условиях войн, голода, бедности и общей хрупкости жизни в государстве без всеобщего благоденствия.
Я пытался задвинуть подальше свои воспоминания, укоры совести и чувство вины и, наряду с остальным человечеством, весьма в этом преуспел, когда кто-то постучал в дверь. Мадлен.
Ой, бедняжечка, у тебя бо-бо, сказала она. По-французски она говорила медленно, с придыханием – идеальный темп для меня и моего настроения. Что с тобой такое случилось?
О-о-о, представление начинается! Наконец-то внутри у меня затрепыхалось хоть какое-то возбуждение. Сейчас я буду и зрителем, и участником неофициального культурного представления, о котором не понаслышке знают многие наши мужчины и некоторые наши женщины.
Не переживай, промурлыкала она. Мадлен тебя быстро вылечит.
С точки зрения общепринятых стандартов, Мадлен нельзя было назвать красивейшей из женщин. Этими роскошными созданиями можно любоваться только издалека, потому что они и стоят дорого, и привередливы чрезвычайно. Мадлен же, напротив, располагала к близости. В отличие от многих своих товарок, она не поливалась дешевым парфюмом, и с ней можно было иметь дело без противогаза. У нее было милое личико и плюшевое тело, кругленький животик и еще более круглые груди, бедра и глаза. Она была сдобная, как богиня с барельефов Ангкор-Вата, и позже я узнал, что она и сама приехала из Камбоджи. Однако вместо присущей статуям холодности она излучала мягкость, тепло, нежность и более всего – страстное желание, она страстно желала меня! Я вмиг стал ребенком, которому только и нужно было, что быть кому-то нужным, и Мадлен, будучи профессионалкой, это понимала.
Сначала, сказала она, мы тебя помоем с ног до головы. Я говорю, с ног – до головы.
Я только кивал, потеряв дар речи.
Поэтому, зайчишка-сладчишка, нам нужно поскорее раздеться.
О да, подумал я.
Ого, ну здравствуй, большой мальчик. Бедняжечка. Все тебя позабросили. Не переживай. Сейчас я за тобой поухаживаю.
Да, да, пожалуйста!
Идем-ка в душ, лапулечка. Сейчас мамочка прочистит тебе все укромные уголочки. Вот так, погорячее?
Угу, наконец кое-как выговорил я.
Осторожнее… мы же не хотим обжечься, да? Не хотим. Ну как, хорошо? Конечно, хорошо. По глазам вижу, булочка моя масенькая. Тебя давно никто не любил, да? А как же не любить такого любимку? И кто же это сделал такое с твоим личиком? И с твоей ручкой. Тебе больно? Бедненькая моя масечка. Скоро все пройдет. С мамой Мадлен больно не будет. Давай-ка намылим вот тут… вооот тут… Да-да, я скоро и сюда доберусь, не переживай, цыпленочек. Как ты вкусно пахнешь, так бы и съела. Ну-ка, держи меня за руку, идем. Кроватка маленькая, но маме хватит места, чтобы сделать с тобой все, что она хочет. Садись. Сюда-сюда, моя дусечка. А теперь давай,